Аркадий Арканов - 208 избранных страниц

Подруги мои говорят: брось, забудь, не надо, не нужно.

А я не могу! Хотя сама вижу, как вокруг поднимаются новые турбины, улыбаются спортсмены и скоро по всей нашей стране побегут электровозы на бесшумном топливе. Но меня это не радует, потому что нет для меня больше солнца, а есть для меня только одни черные тучи на фоне ясного неба. А случилось это ровно месяц тому назад, так что сегодня как раз годовщина, когда я познакомилась с ним. Он вошел в столовую, и словно солнце засияло надо мной. Помните у Пушкина — мороз и солнце, день прекрасный?

Его звали Алька. У него были честные начитанные глаза и клетчатая рубашка в клеточку. С первого взгляда он казался слабым, но со второго взгляда за этой внешней слабостью скрывалась большая внешняя сила. Он посмотрел на меня, и я сразу поняла, что он хочет со мной дружить, а потом любить. Весь день я чувствовала, что он хочет пригласить меня в кино на "Красное и черное" с Натальей Белохвостиковой, но он не решался, а когда решился, то пошел в кино с Людмилой К., хотя я знала, что он хотел пойти в кино не с Людмилой К., а со мной, а пошел в кино с Людмилой К. Я на него нисколько не обиделась, только обидно было.

На следующий день я вышла на работу с безразличными глазами, хотя внутри у меня творилось совсем другое. В столовой он стоял в очереди вместе с Людмилой К. и смотрел на нее. Он хотел смотреть на меня, а не на Людмилу К., хотел заметить меня, подойти ко мне с подносом, взять за плечи, посмотреть в глубину моих глаз и промолвить: "Давай будем с тобой дружить, а потом любить". Но, наверно, Людмила К. не велела ему.

Я никогда раньше не думала, что Людмила К. такая единоличная и жадная, хотя и раньше замечала в ней пережитки сознания в капитализме. А ведь как красиво было бы вместе, втроем бороться за нашу общую мечту, хотя и разные цели.

Ведь, по-моему, дружба — это когда тебе хорошо, а ему еще лучше. Это делиться впечатлениями, склоняться над учебниками и музеями, помогать друг другу в спорте. Ведь олимпийский год не только для олимпийцев! Могла же Наташа Ростова поцеловать Бориса, хотя дружила с Андреем, а замуж вышла за Бондарчука. С тех пор уже прошел месяц, а мы не только не знаем друг друга, но даже и не знакомы.

Скажите, дорогая редакция, прав ли Алька, что встречается с Людмилой К., когда я знаю, что в голове он носит дружбу ко мне.

И вот позавчера я совершила первый аморальный проступок в жизни. Алька стоял в столовой с Людмилой К. и гладил ее по волосам с укладкой, которая ей совсем не идет, хотя я видела, что он хочет гладить меня, но не решается, потому что он начитанный и гордый. И тогда я подошла и сказала, что не надо ли ему поднос, потому что у меня два. Он сказал, что не надо, и они с Людмилой К. ушли. Но он это так сказал специально, чтобы мне сделать больно. Ведь я знаю, что на самом деле он хотел сказать мне: "Надо!" Но Людмила К. увела его. И пошла за ним. А я знаю, что нужна ему. Нужна со всеми своими потребностями и недостатками!

И после этого аморального поступка я решилась написать вам. Что мне теперь делать? Как мне дальше вести себя с Алькой? Если он завтра опять не предложит мне дружбу, соглашаться мне с ним или нет?

Немного о себе. Я люблю музыку. Увлекаюсь "Голубыми гитарами", немного читаю и рисую. Посылаю вам рисунок, на котором изображена наша дружба с Алькой.

И еще вот что. Моя соседка по дому Зоя З., узнав в месткоме, что я пишу в редакцию письмо, просила меня, чтоб вы ей тоже ответили, прав ли ее муж Сергей Николаевич Крюков, что ушел от нее, когда узнал, что у них будет ребенок. И виновата ли она в том, что этот ребенок от другого? Если да, то в чем.

С нетерпением ждем ответа, который решит нашу судьбу.

Группа девушек (всего 18 подписей)

Я ехал в "Красной стреле" в Ленинград. В командировку. Мои попутчики по купе довольно быстро разбрелись по полкам и уснули. В самом деле, гораздо удобнее добираться до Ленинграда поездом. Уснул в Москве — проснулся в Ленинграде. Как будто и не уезжал… Но мне почему-то не спалось. То ли я выпил несколько лишних чашек кофе, то ли еще почему-нибудь.

Я стоял в проходе, глядел в окно, ничего не видел и курил.

Около половины четвертого поезд вдруг начал тормозить и скоро остановился. Сквозь замерзшее окно расплывались огоньки какой-то станции…

— Снежный занос, — сказала проводница. — Минут сорок простоим. Вообще-то снежные заносы — довольно редкое явление на этой дороге. Но раз занос — значит, занос. Всякое бывает.

Я надел пальто и выскочил на маленький перрончик. Мороз был градусов под тридцать. Да еще с ветром. Я заглянул в деревянное строеньице, которое, видимо, должно было обозначать вокзал, и справа от себя увидел дверь с надписью "БУФЕТ".

Как ни странно, буфет работал. Впрочем, чего не бывает на таких полустанках…

Три столика из четырех были заняты. Какие-то раскрасневшиеся люди, по-видимому местные рабочие, руками ели огромные сардельки, макая их в блюдца с горчицей, и пили пиво. Один спал, уронив голову на стол, свесив руки. За четвертым столиком сидел старик и одиноко, задумчиво цедил пиво. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Как будто я и не входил. За буфетной стойкой дремала типичная буфетчица в белом халате, напяленном прямо на неимоверно толстое пальто. Руки были спрятаны в рукава. Над буфетчицей кнопками была пришпилена надпись: "Буфет обслуживает ударников коммунистического труда".

— Кружку пива, пожалуйста, — сказал я буфетчице, — только не холодного.

— Куда уж холодного в такую стужу, — сказала она, зевнув.

— Сколько с меня?

— Двадцать шесть копеек.

Она пододвинула ко мне кружку пива и приняла прежнюю позу.

Я подошел к столику, за которым сидел старик.

— Вы разрешите присесть с вами? — сказал я.

— Сделайте милость, — ответил старик и переложил свою мохнатую шапку со стола на стул.

Я сел и начал маленькими глотками пить теплое пиво. Было очень приятно. Еще посматривал на старика. Лицо его затерялось где-то в глухой растительности. Даже глаза с трудом различались. Он, как и я, пил маленькими глотками, с остановками, и после каждого глотка покрякивал от удовольствия. Крякал он так смачно и заразительно, что я тоже начал покрякивать. Мое покрякивание старик воспринял, очевидно, как сигнал к разговору.

— В Питер? — спросил он.

— Туда, — сказал я. — А вы здесь живете?

— Я всюду живу.

— Как это — всюду?

— А вот так — всюду…

Я подумал, что старик нищий и что ему неудобно об этом распространяться. Всюду так всюду. Он, видимо, понял мою заминку.

— Небось думаете, с сумой хожу? — сказал старик.

— Нет, почему же?

— А просто всюду живу…

Я понял, что разговор становится несколько однообразным, и постарался переменить тему: