Джером Джером - Они и я

— Дом невелик, — сказал я. — Да нам и не нужно большого дома. Две спальни и маленькая треугольная комнатка, отмеченная на плане, рядом с ванной, как раз годная для молодого человека, — вот все, что нам нужно, по крайней мере, до поры до времени. Впоследствии, если я разбогатею, можем прибавить флигель. Кухню придется немного перестроить в угоду маме. И о чем только думал строивший…

— Ну, что там кухня, — сказал Дик, — а как насчет бильярдной?..

Привычка, приобретенная в настоящее время детьми, прерывать родителей скоро превратится в национальное бедствие. Хотелось бы мне тоже, чтобы Дик не садился на стол, болтая ногами. Это очень непочтительно. Я как-то сказал ему:

— Когда я был мальчиком, мне так же мало могло прийти в голову сесть на стол или прерывать отца, как…

— Что это за штука посреди комнаты, точно какой-то трап? — перебила меня Робина.

— Это она про лестницу, — пояснил Дик.

— Отчего же она не похожа на лестницу? — настаивала на своем Робина.

— Человек с мозгами в голове сейчас увидит, что это лестница, — отвечал Дик.

— Вовсе нет, трап, да и только, — не сдавалась Робина.

Робина, держа развернутый план на коленях, сидела, покачиваясь, на ручке кресла. Право, я часто задаю себе вопрос: зачем покупать кресло для такого народа?

Кажется, никто не знает их настоящего назначения — разве какая-нибудь из комнатных собак вспомнит. А людям теперь надо жерди — нашесты, как курам.

— Если бы удалось выбросить гостиную в переднюю и уничтожить эту лестницу, можно бы иногда устраивать танцевальные вечера, — подумала вслух Робина.

— Может быть, самое лучшее было бы вынести все из дому и оставить только голые стены, у нас тогда стало бы просторнее. А для житья мы могли бы устроить навес в саду, или… — начал было я.

— Я говорю серьезно, — возразила Робина. — Какая польза от гостиной. Она нужна только для того, чтобы принимать таких людей, которых вовсе не желательно принимать нигде. Где их ни посади, одинаково неприятно и для них и для себя. Если бы мы могли только избавиться от лестницы…

— Отчего же нам и не избавиться, — предложил я, — конечно, в первое время было бы немного странно, когда наступала бы пора ложиться спать. Но, я думаю, мы скоро бы привыкли. Мы могли бы завести приставную лестницу и влезать в комнату через окна. Или устроить постоянную лестницу по норвежскому образцу — снаружи, — предложил я.

— Зачем говорить глупости, — заметила Робина.

— Я вовсе не шучу и стараюсь вас также заставить смотреть на дело серьезно, — начал я оправдываться. — Вы теперь помешаны на танцах. Будь ваша воля, вы бы превратили весь дом в танцевальный зал, а спали бы в койках, подвешенных к потолку. Ваше увлечение продержится с полгода. Затем вам захочется превратить дом в купальный бассейн, скэтинг-ринг, в площадку для хоккея… Моя мысль, может быть, неудобоприменимая. Я и не требую, чтобы вы ей сочувствовали. Я желаю иметь обыкновенный дом, где можно устроиться по-христиански, а не гимнастическое заведение. В этом доме будут и спальни, и ведущие в них лестницы. Может быть, вы найдете это крайне сумасбродным, но будет также и кухня. Собственно говоря, строя дом, следовало бы и для кухни…

— Не забудь бильярдную, — заметил Дик…

— Если бы ты больше думал о своей будущей карьере и поменьше о бильярде, ты, может быть, поскорей бы справился с своими учебниками, — возразила Робина. — Если бы папа был благоразумен, то есть если бы он так не баловал тебя, он совсем бы изгнал бильярд из дому.

— Ты только потому так рассуждаешь, что сама не умеешь играть, — ответил Дик.

— А тебя все же обыгрываю, — огрызнулась Робина.

— В кои-то веки — раз, — согласился Дик.

— Нет, два, — поправила Робина.

— Ты вовсе даже не играешь, — продолжал Дик. — Ты только ходишь вокруг, надеясь на судьбу.

— Вовсе я не хожу, а всегда на что-нибудь нацеливаюсь, — спорила Робина. — Когда ты ударяешь, и у тебя ничего не выходит, ты говоришь, что тебе не везет, а когда я промахнусь — значит, я зеваю. Вот ты какой.

— Вы оба приписываете слишком много значения счету, — сказал я. — Когда вы стараетесь сделать карамболь с белым шаром и посылаете его не в ту сторону, куда надо, но прямо в лузу, а ваш собственный шар продолжает катиться и случайно натыкается на красный, так вместо того, чтобы сердиться на себя…

— Когда у нас будет настоящий хороший бильярд, папа, я научу тебя, как играть на бильярде, — заявил Дик.

Мне кажется, Дик в самом деле воображает себя хорошим игроком на бильярде. То же самое и с гольфом. Начинающим всегда везет.

«Мне кажется, я стану хорошим игроком, — говорят они. — Я, так сказать, имею к тому природные способности». Понимаете?

Есть у меня приятель — старый капитан-моряк. Он любит, когда все три шара лежат по прямой линии, так как тогда он знает, что может сделать карамболь, и красный будет там, где он захочет. У нас гостил молодой ирландец Мэлони, товарищ Дика. Как-то после обеда шел дождь, и капитан предложил Мэлони показать ему, как молодой человек должен играть на бильярде. Он научил его, как держать кий, и объяснил, как расположить шары… Мэлони был ему благодарен и упражнялся около часу. Здоровый, крепкий молодой человек был, по-видимому, не из многообещающих. Он никак не мог понять, что играет не в крокет. Каждый раз, как ему приходилось нацелиться слишком низко, результатом была потеря шара. Для сохранения времени и мебели, мы с Диком стали следить за шаром вместо него. Дик стоял у продольного конца, а я у поперечного. Однако это было скучно, и после того, как Дик два раза подхватил его шар, мы согласились, что он выиграл, и повели его пить чай. Вечером никто из нас не пожелал снова пробовать счастья — капитан сказал, что ради забавы он дает Мэлони восемьдесят пять вперед и будет играть до ста.

Откровенно говоря, игра с капитаном не доставляла мне особенного удовольствия.

Для меня игра состояла в хождении вокруг бильярда, в бросании ему обратно шаров и произнесении слова «так!». Когда наступал мой черед, мне казалось, что все идет против меня. Он милый старичок, и намерения у него самые лучшие, но тон, которым он говорит: «Промах!» — когда я промахнусь, раздражает меня. Я чувствую желание швырнуть ему шаром в голову и весь бильярд выбросить за окно. Может быть, это происходит оттого, что я нахожусь в возбужденном состоянии, но его манера записывать очки раздражает меня. Он носит с собой мелок в жилетном кармане — как будто наш мелок не достаточно хорош для него — и, окончив запись, сглаживает большим и вторым пальцем кончик мелка, а кием постукивает по столу. Мне хочется сказать ему: «Продолжайте же игру, к чему все эти ужимки».