Олег Рыков - Разговорчики в строю №2

Тут открывается дверь помывочной и на пороге появляется призрак Лоншакова с трясущимися губами и сжатыми кулаками:

— Где эта сука? Сейчас я его убью! Там никого нет — он все время один мылся!!!

Я рванул в проход между шкафами и занял круговую оборону!

Меня попытались побить, но не тут-то было! Расстояние между шкафами позволяло успешно действовать одному, а напиравшие «бандерлоги» только мешали друг другу. К тому же у меня в руках была мокрая мочалка, по боевым свойствам не уступавшая милицейской дубинке!

В течение двух минут я успешно держался, лупя мочалкой по голым торсам и отпихиваясь ногами, но победа линчевателей была близка!

И тут в дверях раздевалки возник архангел Гавриил, за неимением трубы пользующийся луженой глоткой, излучавшей могучие децибелы мата — капитан Русаков:

— Какого … бардак в бане? Это что за игры, вашу мать?

— Товарищ капитан! Они говорят, что сегодня постный день, и я своим мытьем оскорбил законы Шариата! — все еще в горячке боя погнал я.

Капитан наморщил ум и скомандовал:

— Все немедленно мыться марш!

Я подумал, что и мне следовало бы принять душ, чтобы смыть боевой пот, но войти в помывочную вторично уже не решился.

Оделся и вышел покурить на крыльцо.

— Каждый раз удивляюсь я, глядя на студентов, — сказал капитан. — Всегда что-то новое выкидывают, но чтобы отказываться мыться в бане — такого со мной еще не было!

В этот раз я благоразумно промолчал.

Родилась в Москве в 1967 г., там же и прожила всю жизнь с небольшим перерывом.

В 1991 г. окончила Институт международных отношений, по специальности — экономист-международник.

После института зачем-то вышла замуж за едва знакомого военного и уехала с ним в Забайкальские степи. О чем, кстати, не жалею.

После Забайкалья — Приднестровье.

Потом Москва, академия, Хабаровск, МЧС, опять Москва.

В общем, так и воюем до сих пор.

Огорченная хамским отношением к армии со стороны всех, кому не лень, начала писать рассказы, где (из принципа!) о военных — ни слова плохого.

Уже на третьем месяце жизни на станции Мирная я поняла, как местная популяция офицерских жен вычисляет вновь прибывших. Новенькие всегда ходят с дамскими сумочками. С риди-, прости, Господи, — кюлями. В которых лежат кошельки с бесполезными деньгами и бесполезные ключи от казенных квартир. И на каблуках, которыми они очень смешно ковыляют по разбитым дорогам там, где нет тротуаров (а их нет нигде), и царапают сухую пыльную землю там, где дорог тоже нет. А если дождь, новенькие ходят с беспомощными зонтиками и стоически сглатывают льющуюся по лицу воду пополам со слезами и соплями. Каждая новенькая, желая сделать приятное аборигенше, продающей молоко, делает комплимент его дешевизне, после чего на следующий же день цены на молочные продукты взлетают вдвое. Резиновые сапоги, плащ-палатки и «вы чо, охренели?» появляются позже.

В тот момент, когда мы, ошалевшие и заржавевшие от нескольких суток в поезде, скрипя суставами, выползли на аэродромные плиты, заменявшие перрон в пункте назначения, на станции Мирная не было НИ-ЧЕ-ГО. По нашу сторону поезда простиралась безжизненная степь, и единственным признаком цивилизации в ней был огрызок грунтовой дороги и ярко-синий щит «Счастливого пути», под которым дорога заканчивалась. А между тем Лехе следовало кому-то доложить о своем прибытии. Доложить о прибытии — это первое, что должен сделать офицер на новом месте службы. Потом уже можно пописать, умыться, побриться и т. д. Кстати, это хорошее правило — оно помогает не растеряться в незнакомой обстановке.

Поскольку в пустой степи наше прибытие, кажется, никого не интересовало, Леха снял фуражку и полез под вагон, надеясь на другой стороне найти кого-нибудь, кому можно доложиться.

Оставленная при багаже, некоторое время я рассеянно прислушивалась к нетрезвой болтовне проводников, потом поезд чихнул, свистнул и уехал, увезя их с собой, и я испугалась так, как никогда до этого. Потому что по другую сторону колеи ТОЖЕ ничего не было. Вообще ничего. Только огромная, выжженная солнцем и выдубленная ветром степь, стеклянное небо и полоумные кузнечики. Я сидела посередине всего этого со своим телевизором и ревела от мысли, что Леха, проползя под вагоном, влез в него с другой стороны и уехал дальше в Китай, выбросив меня, как ненужный чемодан. Я тогда не знала, что меня-то Леха еще может выбросить, но телевизор — никогда.

Потом уже, спустя два-три месяца, я обнаружила, что там была и станционная будка, и штаб дивизии в каком-то полукилометре от нее, и еще какие-то постройки, и даже люди. Оказалось, что с перрона из аэродромных плит их было прекрасно видно. Не знаю, где оно все пряталось в тот самый первый день. Чудеса маскировки.

Но настоящий офицер даже в арктических льдах найдет, Кому Доложить, и уже через полчаса появился и Леха, и грузовик с двумя военными, и нам сказали: «Добро пожаловать», и пожали руки, и сказали, что очень рады и давно ждали.

— Моя жена, — сказал Леха и показал меня приехавшему за нами капитану. Капитан посмотрел на меня, как папуас на Миклухо-Маклая, и задал удивительный вопрос:

— Так вы что, тоже приехали?

— Ну да. Разве непохоже? — удивился Леха.

— Впервые вижу, — пробормотал капитан и поволок в кузов наши вещи.

Я, кстати, тоже видела его впервые, и меня это ничуть не удивляло.

Солдат за рулем тоже вел себя странно. Леха с капитаном телепались в кузове, а две главные драгоценности — меня и телевизор — определили в кабину, и я всю дорогу старалась произвести на бойчишку хорошее впечатление. Он молчал, иногда угукал и исподтишка косился на меня, как на спущенного с поводка носорога. И лишь много времени спустя до меня дошло, почему у встречавшего нас капитана был такой вид, словно он борется с желанием потрогать меня рукой и сказать: «Ух ты!» Дело в том, что Настоящие Офицерские Жены НИКОГДА не едут в Дальний Гарнизон вместе с мужьями. В лучшем случае — через пару месяцев, после того, как он обживется-осмотрится-устроится. Но чаще все же никогда.

Потом было офицерское общежитие, где мы были единственными постояльцами, если не считать тараканов. Впрочем, тараканы были не постояльцами, а скорее законными хозяевами. Они сидели на стенах, сложив лапки, ревностно следили за нашими действиями, и казалось, что они обмениваются критическими замечаниями.