Джером Джером - Разговоры за чайным столом

— Я была в таких годах, когда молодой девушке приедаются сказки, и она, отложив в сторону книги, начинает осматриваться в свете и, конечно, возмущается тем, что видит. Я относилась очень серьезно к недостаткам и проступкам мужчин — наших естественных врагов. Моя старушка, бывало, посмеивалась, и я считала ее ограниченной и недалекой. Однажды наша горничная — любительница, как все горничные, посплетничать, — с восторгом рассказала нам историю, доказавшую мне, как верно я оценивала «грубых мужчин». Хозяин лавочки на углу нашей улицы, всего четыре года тому назад женившийся на прелестной девушке, бежал, бросив ее.

«Хоть бы когда прежде намекнул, — рассказывала Жанна. — За целую неделю уложил в кофр свои вещи и платье и отправил на вокзал, а потом сказал жене, что уходит сыграть партию в домино и чтоб она не дожидалась его; поцеловал ее и ребенка на прощанье, и поминай как звали». «Ну, слыхано ли, барыня, что-нибудь подобное?» — заключила Жанна, всплеснув руками. «Грустно сказать, Жанна, а приходится признаться, что я слыхала», — ответила моя старушка со вздохом и затем постепенно перевела разговор на вопрос об обеде. Когда Жанна вышла, я обратилась к ней, вся пылая негодованием. Мне не раз приходилось самой разговаривать с этим человеком, и я считала его прекрасным мужем — внимательным, так гордившимся, по-видимому, своей миловидной супругой.

«Не служит ли это доказательством того, что я говорю!» — воскликнула я. «К несчастью, случившееся не в их пользу». — «А между тем вы защищаете их?» — спросила я. «В мои годы, дорогая, не защищают и не порицают, а только пытаются понять, — сказала она, прикоснувшись ко мне своей тонкой белой рукой. — Не разузнать ли нам подробнее, в чем дело, — предложила она, — происшествие невеселое, но может оказаться полезным для нас». — «С меня довольно и того, что я слышала», — сказала я. «Иной раз хорошо выслушать более подробный рассказ, прежде чем составить себе окончательное суждение», — ответила она и позвонила Жанне. — «Эта история с нашей соседкой заинтересовала меня, — сказала она. — Вы знаете, почему он бежал и бросил ее?» Жанна пожала своими широкими плечами. «Старая история, сударыня», — ответила она с коротким смешком. «Кто же?» — спросила хозяйка. «Жена Савари, точильщика, прекрасного мужа. Канитель тянулась несколько месяцев». — «Спасибо, Жанна». Когда Жанна вышла, хозяйка обратилась ко мне, говоря: «Каждый раз, как я слышу о дурном поступке мужчины, я заглядываю за угол — не скрывается ли там женщина. Когда я вижу плохую женщину, я слежу за ее глазами. Я вижу, что она ищет себе товарища. Природа всегда создает пары».

— Не могу отказаться от мысли, что много зла приносит человечеству вообще слишком большое восхваление женщины, — заметил философ.

— Кто же их восхваляет? — спросила студентка. — Мужчины иногда болтают нам глупости — вряд ли найдется такая простушка, чтоб поверить им, — но я вполне убеждена, что наедине они перемывают нам косточки.

— А я так думаю, что они вряд ли говорят между собой о нас так много, как мы воображаем. Но вообще неблагоразумно добиваться узнать, какой приговор вынесли тебе, — заметила старая дева, — несколько очень хороших вещей о женщине было высказано мужчинами.

— Вот тут налицо их трое; спросите их, — предложила студентка.

— Скажите по чести, когда вы говорите между собой о нас, вы когда-нибудь обмолвитесь о нашей доброте, уме, добросовестности?

— «Обмолвиться» — вряд ли подходящее слово, — заявил философ задумчиво. — Говоря положив руку на сердце, приходится сознаться, что наша собеседница до известной степени права. Каждый человек в какой-либо период своей жизни ставит на пьедестал какую-нибудь женщину. Очень молодые, неопытные люди восхищаются, может быть, не отдавая себе отчета. Для них всякая шляпка привлекательна — модистка создает ангела. А очень старые люди, как я слышал, возвращаются к иллюзиям своей молодости. Об этом я еще не в состоянии рассуждать безапелляционно. Что же касается нас, остальных, то я принужден согласиться: «обмолвиться» — неподходящее слово.

— Вот и я говорю… — начала студентка.

— Может быть, это просто в силу реакции, — сказал я. — Приличия требуют, чтобы мы в лицо выказывали женщине несколько преувеличенное уважение. Мы должны даже в ее сумасбродствах видеть лишь притягательную силу, — так решили господа поэты. Может быть, является некоторым облегчением передвинуть стрелку в обратном направлении.

— Но не факт ли, что именно лучшие люди и даже самые умные всегда относились к женщине с наибольшим уважением? — заметила старая дева. — Разве мы не судим о цивилизации народа по тому месту, которое у него занимают женщины?

— В такой же степени, в какой судим по мягкости законов, по охране, представляемой слабым. Дикари убивали бесполезных членов племени, — мы устраиваем для них больницы и приюты. Отношение мужчины к женщине показывает, насколько он сам победил свой эгоизм, как далеко он отошел от обезьяньего закона: «Сила — право».

— Прошу вас, не перетолковывайте моих слов, — взмолился философ, нервно поглядывая на нахмурившиеся бровки студентки. — Я никогда не утверждал, чтобы женщина не была равной мужчине; я убежден, что она равна. Я только утверждаю, что она стоит не выше его. Умный человек почитает женщину как друга, сотрудницу, свое дополнение. Только дурак отказывает ей в человеческих правах.

— Но разве мы не стоим выше по нашим идеалам? — настаивала на своем старая дева. — Я не говорю, чтоб мы, женщины, были совершенствами — пожалуйста, не думайте этого. Вы замечаете наши недостатки не хуже нас самих. Прочтите женщин-писательниц, начиная с Джордж Эллиот. Но ради вас самих — разве не лучше, когда мужчине есть на что поднять глаза, как на нечто высшее?..

— Между идеалом и очарованием большая разница, — отвечал философ. — Идеал всегда помогал человеку; но это принадлежит области мечтаний, самой важной для него области — области его будущего. Очарование — земного происхождения; оно в свое время поражает каждого мужчину, ослепляя его. Страна, где управляли женщины, всегда дорого платила за свое безумие.

— А Елизавета! А Виктория! — воскликнула студентка.

— Они были идеальными правительницами потому, что предоставляли управление страной способным людям. Но Франция при ее Помпадурах!.. Византия при ее Феодорах — более подходящие примеры для моей теории. Я только говорю о том, как неблагоразумно видеть во всех женщинах совершенство. Велизарий погубил и себя и свой народ тем, что считал собственную жену честной женщиной.

— Но рыцарство, без сомнения, оказало услуги человечеству, — вставил я.

— Даже в широких размерах, — согласился философ. — Оно воспользовалось человеческой страстью и обратило ее на благие цели. В свое время это имело значение. Для человека, знавшего только войну и хищничество, воспитанного в жестокости и несправедливости, женщина была единственным существом, научавшим его радости делать уступки. Женщина в те времена была ангелом по сравнению с мужчиной! Это не пустые слова. Все более мягкие проявления жизни сосредоточивались в ее руках. Мужчина проводил жизнь в войне или разгуле. Женщина ухаживала за больными, утешала горюющих, шла незапятнанная среди мира, омраченного пороками. Самая ее покорность духовенству, природная способность восхищаться церемонией — теперь факторы, суживающие ее благотворное влияние, — в то время должны были окружать ее перед его затуманенным взглядом, приученным смотреть на догмат как на душу религии, ореолом святости. Женщина была тогда служанкой. Естественно, что она старалась возбудить сострадание и нежность в мужчине. Теперь она сделалась повелительницей мира. Теперь смягчать мужчину — вовсе не ее миссия. В наше время женщина ведет войну; женщина возвеличивает грубую силу.