Джером Джером - Разговоры за чайным столом

Теперь женщина, сама счастливая, глуха к страдальческому стону мира; она высоко ставит человека, пренебрегающего интересами своего вида ради увеличения удобств своей личной семьи, и презирает как плохого отца и мужа человека, чье чувство долга простирается за пределы его семейного очага. Вспомните упрек, сделанный леди Нельсон мужу после битвы на Ниле. «Я женился, и поэтому не могу прийти» — вот слова, которые очень многие женщины подсказывают мужьям в ответ на призыв со стороны Бога. Недавно мне пришлось говорить с одной женщиной о жестокости по отношению к котикам, с которых заживо сдирают шкуру. «Мне жаль бедных зверьков, — ответила она, — но, говорят, мех от этого приобретает более темный оттенок». Правда, ее жакет был из великолепного меха.

— Когда я издавал газету, я открыл особый отдел переписки на эту тему, — сказал я. — Мы получали массу писем — большинство заурядных, даже глупых. Но попалось одно оригинальное. Оно было написано девушкой-продавщицей в большой модной мастерской. Она далеко не разделяла взгляда, чтобы все женщины и во все времена представляли из себя совершенство. Она советовала романистам и поэтам поступить на год в большое модное дело: тут они бы получили возможность изучить женщину, так сказать, в ее натуральном виде.

— Не следует судить нас по тому, что, сознаюсь, составляет нашу главную слабость, — сказала светская дама. — Женщина, занятая только своим туалетом, перестает быть человечной — она возвращается к первобытному животному состоянию. Но, правду сказать, и портнихи могут иногда вывести из себя. Вина не вполне на одной стороне.

— Вы меня так и не убедили, что женщину ценят выше ее достоинства, — заметила студентка. — Даже и наш разговор пока не доказал ваших положений.

— Я не утверждаю, чтобы выдающиеся писатели проводили этот взгляд, но в популярной литературе он продолжает существовать. Ни один мужчина не станет оспаривать его в глаза женщине, и женщина — в ущерб себе — признала такой взгляд непреложным. Это понятие впиталось в более или менее разнообразной форме ее сознанием, исключая возможность исправления. Девушку не побуждают задать себе весьма полезный вопрос: «Выйдет ли из меня здоровый, полезный член общества? Или я подвергнусь опасности выродиться в пустую, эгоистичную, никому не нужную особу?»

Она вполне довольна собой, пока не открывает в себе наклонностей к мужским порокам, забывая, что есть и женские пороки. Женщина — балованное дитя нашего века. Никто не указывает ей на ее недостатки. Свет с его тысячью пороками льстит ей.

Каприз, ослиное упрямство именуются «милыми причудами» хорошенькой девушки. Трусость, одинаково презренная в мужчине и женщине, поощряется в ней, как очаровательное свойство.

Неспособность взять в руки дорожный мешок и пройти с ним через сквер или обогнуть угол — выставляется привлекательностью. Неестественное невежество и непроходимая глупость дают ей право считаться поэтически идеальной. Если ей случится дать пенни нищему на улице — причем обыкновенно ее выбор падает на обманщика — или поцеловать щенка в нос, — мы истощаем весь свой хвалебный лексикон, провозглашая ее святой. Я еще изумляюсь, каким образом, несмотря на все нелепости, какими женщины вскармливаются, из них выходит столько дельных.

Что же касается меня, то я нахожу большое утешение в убеждении, что разговор сам по себе несет менее ответственности во всем хорошем и дурном, что есть на свете, чем мы, говорящие, себе воображаем. Чтобы прорасти и принести плод, слова должны упасть на почву фактов.

— Но все же вы считаете справедливым бороться против глупости? — спросил философ.

— Без сомнения! — воскликнул поэт. — Тем мы и опознаем глупость, что можем убить ее. От истины наши стрелы отскакивают, не нанося ей вреда.

— Но почему она поступила так? — спросила старая дева.

— Почему? Мне кажется, вряд ли какая-нибудь из них знает, почему поступает так или иначе, — сказала светская дама, выказывая признаки досады, что вообще с ней случалось редко. — Говорит, что у нее недостаточно работы.

— Должно быть, она совершенно необыкновенная женщина, — заметила старая дева.

— Сколько на мою долю выпало хлопот благодаря ей, только из-за того, что Джорджу нравится, как она готовит, и сказать не могу, — продолжала светская дама с негодованием. — В последние годы у нас бывали небольшие обеды раз в неделю, только ради ее удовольствия. Теперь она желает, чтоб я давала два обеда. А я вовсе не намерена этого делать.

— Если я могу предложить свои услуги… — начал поэт. — Мой желудок, конечно, не тот, что был прежде, но могу служить в качестве ценителя… Я бы не отказался разделить с вами утонченную трапезу дважды в неделю — скажем, в среду и субботу. Если вы думаете, что удовлетворите ее этим…

— Очень любезно с вашей стороны, — отвечала светская дама. — Но я не могу допустить этого. Почему вам отказываться от незатейливого обеда, приличного поэту, только ради того, чтобы угодить моей кухарке!

— Я при этом имел в виду больше вас, — продолжал поэт.

— Мне просто хочется совсем бросить хозяйство и перебраться в отель, — сказала светская дама. — Хоть это и не по мне, но прислуга становится положительно невозможной.

— Это весьма интересно, — заметил поэт.

— Очень рада, что вы это находите, — не без колкости ответила хозяйка.

— Что, интересно? — спросил я у поэта.

— Что все в наш век, все, хотя медленно, но упорно клонится к устройству жизни на таких началах, один намек на которые мы несколько лет тому назад назвали бы социализмом. Повсюду увеличивается число отелей, а число частных домов уменьшается.

— Что же тут удивительного? — возразила светская дама. — Вы, мужчины, говорите о «радостях семейного очага». Некоторые пишут на эту тему стихотворения, но большинство из вас, живя в меблированных комнатах, проводят чуть не весь день в клубе.

Мы сидели в саду; поэт погрузился в созерцание солнечного заката. Хозяйка продолжала:

— Вот муж и жена сидят у камина. Муж уселся поудобнее и не замечает, как жена вышла из комнаты: она же отправилась за объяснением, почему в корзине для угля в гостиной всегда только один сор, а лучший уголь сжигается в кухне? Дом для нас, женщин, — место работы, от которой не уйдешь.

— Мне кажется… — начала студентка, говоря на этот раз, к моему удивлению, без негодования.

Вообще студентка разделяет так называемое «божественное неудовольствие» всем вообще. Со временем она справится с удивлением, что мир не такое приятное место пребывания, каким ей его рисовали, и откажется от своего теперешнего твердого убеждения, что предоставьте ей свободу действия, она все переустроила бы в четверть часа. И теперь по временам в ее тоне уже слышится меньше уверенности в том, что она не первая, серьезно задумавшаяся над этим вопросом.