Евгений Крыжановский - От аншлага до «Аншлага»

Что касается лично моих взаимоотношений с Перцовым, то они за годы нашего знакомства знавали и лучшие, и худшие времена. Начиналось все просто замечательно. Мы так сдружились с Владимиром, что почти все время проводили вместе, нам всегда было о чем говорить и, расставаясь с сожалением на ночь, мы с нетерпением ждали утра, чтобы продолжить свои совместные дела. Как-то так само собой получилось, что я стал первым помощником и правой рукой режиссера «Христофора». Мне так нравилось все, что мы делали, что я готов был работать без перерыва сутками, стараясь влезть в любимое дело не только с головой, но и с руками, и с ногами. Так уж, видимо, я устроен: если чем-либо увлекусь, то не знаю в этом меры, мне обязательно нужно разобраться во всех мельчайших подробностях, все понять и постичь. Я не только выполнял свои актерские обязанности, но и пытался помогать Перцову в режиссуре, вносил массу всяких предложений, импровизировал и вообще не гнушался никакой работой, если считал, что она может способствовать нашему успеху. На первых порах моя инициатива всячески поощрялась и поддерживалась. Причем не только на репетициях. Довольно быстро у нас с Перцовым выработалась привычка после репетиций не разбегаться по домам, а совершать пешие прогулки, обсуждая на ходу все нерешенные театральные проблемы.

Обычно наш маршрут проходил от клуба им. Дзержинского, где театр в ту пору арендовал помещение, по Ленинскому тогда проспекту (потом — Скарыны, теперь — Независимости) до Красного костела, возле которого мы поворачивали направо и шли к большому общепитовскому комплексу «Папараць-кветка». Там мы заходили в кафе-мороженое, брали по большой порции мороженого и неспешно за разговорами его съедали. Потом мы спускались вниз к театру музыкальной комедии, садились на скамейку, выкуривали по сигарете и уже после этого на троллейбусах разъезжались по домам. Такие беседы на ходу у нас проходили буквально после каждой репетиции. За время поездки в общественном транспорте нас осеняли новые «гениальные» идеи, поэтому, попав домой, мы тут же бросались к телефонам и продолжали свои недавно прервавшиеся споры и обсуждения. В ту пору нас ничего не интересовало, кроме наших театральных дел, мы жили только ими, не прекращая думать о театре даже во сне. Наши семьи не пугались неожиданных ночных телефонных звонков, да они очень быстро перестали быть неожиданными, потому что раздавались чуть ли не каждую ночь. Если у кого-то из нас в три часа ночи звонил телефон, все понимали, что ничего страшного не произошло, просто человеку на другом конце провода не дает заснуть очередная умопомрачительная находка, и он не сможет успокоиться, пока не поделится ею.

То был один из самых счастливых периодов моей жизни. Даже в страшном сне я не мог представить себе, что мы когда-нибудь сможем серьезно поссориться с Перцовым, тем более — что он уйдет из «Христофора». Я был его самым верным соратником и другом, самым преданным поклонником его таланта. Я готов принять на себя какую-то долю вины за разрыв наших отношений и был бы очень благодарен каждому, кто смог бы мне растолковать, в чем она состоит, потому что сам никак не могу найти в своем поведении оснований для столь резкого изменения отношения Перцова ко мне через несколько лет нашей дружбы.

Зиновий Паперный сразу после войны поехал в Молдавию по линии Общества «Знание» с лекциями о творчестве А.П. Чехова. Ездил, в основном, по небольшим населенным пунктам, где с русским языком было неважно, поэтому его сопровождал переводчик. Только стал Паперный замечать странности. Во-первых, толмач переводит как-то продолговато: два часа лекции проходит, а только до выезда Чехова из Таганрога успевают добраться. Во-вторых, аудитория неадекватно реагирует на суровую чеховскую жизнь: все время хохот в зале. На поставленный в лоб вопрос переводчик честно ответил: «Ну, сами посудите: народ только-только от немцев освободился, столько горя принял — какой им сейчас Чехов! Я им по-молдавски анекдоты рассказываю!»

А пока день за днем, месяц за месяцем, год за годом наши взаимоотношения становились все теснее, мы все больше времени проводили вместе и мечтали даже поселиться в одном доме, на одной площадке, чтобы иметь возможность без помех встречаться в любое время дня и ночи. Работая рядом с Перцовым, я многому научился, много узнал и понял, стал значительно лучше разбираться в эстраде, в природе и причинах смеха, в методах его вызывания. Это совсем не значит, что я начал тяготиться ролью второго номера при Владимире Васильевиче. Даже наоборот, я, видимо, так устроен, что мне всегда удобнее и психологически комфортнее быть вторым, нежели первым. Второй может предлагать и выдумывать все, что ему захочется, и он не несет никакой ответственности за это, получив, таким образом, ничем не ограниченные возможности для творчества. Это меня более чем устраивало, поэтому я изо всех сил старался соответствовать выпавшей мне роли. Со временем мои предложения и идеи стали все чаще находить поддержку и одобрение нашего христофоровского коллектива, а бывало, что они признавались даже более удачными, чем перцовские. Меня, как любого нормального человека, естественно, радовало признание товарищей, Перцов же, видимо, усмотрел в этом, как потом выяснилось, попытку подрыва его авторитета и посягательство на его руководящую (а точнее — диктаторскую) роль в театре.

Впервые все это проявилось при подготовке спектакля «От Чижовки до Комаровки». Сейчас этот спектакль совсем не похож на то, чем он был вначале. Тогда это было могучее, тяжеловесное действо, шедшее более двух с половиной часов, перенасыщенное длинными, не вызывавшими у зрителей смеха сценами. Мы неоднократно предлагали Перцову эти сцены убрать, но он категорически отказывался, утверждая, что сценарий хороший, просто артисты неумело с ним обращаются, поэтому лучше бы они постарательнее репетировали свои роли, чем норовили свалить вину на автора и режиссера. Как мы ни пытались выполнять все советы и рекомендации Владимира Васильевича, результат все равно не устраивал ни нас, ни самого Перцова. В итоге все спорные сцены все-таки пришлось снять, Перцов согласился с нашими доводами, точнее, он сказал: «Делайте, что хотите». Я не преминул воспользоваться его разрешением. Официально я не считался заместителем режиссера, но был как бы ведущим артистом, поэтому взял инициативу на себя.

Спектакль сразу стал легче, динамичнее, отчетливее проявились темп и ритмичность, жизненно необходимые любому эстрадному представлению. Но Перцов, как мне сейчас кажется, воспринял все происшедшее далеко не так радостно, как мы, а расценил наш маленький производственный конфликт как личное оскорбление и, видимо, затаил обиду.