Олег Павловский - Мрассу — Желтая река

Передо мной стоял улыбчивый, чем-то неуловимо похожий на Аполлона шорец, тоже в стеганке и видавших виды кирзовых сапогах. За плечом у шорца висело ружье, в руках он держал моток толстой веревки.

— Здрастуй! — приветливо сказал шорец. — Кушать варишь? Ах, вкусно пахнет! Смотри, солнце сильный, кожа сожгешь, болеть будешь, — покачал он головой, глядя на меня, раздетого до трусов.

— Спасибо! — поблагодарил я за предупреждение.

— Э-э-эй! Зачем спасибо говоришь? Я тебе добро сделай — тогда спасибо скажи. Мишку помам, мясо принесу — тогда спасибо говори.

— Какого мишку?

— Ба-алшой мишка. Капкан ставить иду. Хочешь — вместе пойдем. Медвеший омут знаш? Там мишка много. Туда-сюда ходит, кушат много, потом вода много пьет. Капкан поставим, мишка попадет, реветь-плясать будет, а мы стрелять будем. Много мяса будет, шкура будет. Здесь мишка мно-ого. Гора видишь? — Шорец показал на обрывистую гору на той стороне Мрассу. — Прошлый год смех был, умирал мошно… Под горой овечка ходил, мишка сверху овечка глядел. Ба-алшой мишка! Глядел, глядел, шаг сделай, вниз полетел. Куст задевал, камни задевал. Летел-кричал, ой, смех был!

Шорец, вспоминая, смеялся как ребенок, вытирал рукавом глаза. Просмеялся, спросил:

— Где шивешь? Далеко?

— В Кемерове.

— Ой-ой-ой, далеко шивешь! Я Таштагол пять лет был, дальше не ходил. Ба-алшой город Таштагол. Знаш?

— Знаю, — сказал я, сдержав улыбку.

— Я там шиву, — шорец показал рукой в сторону прореженной тайги, спускавшейся с холма к самой воде Мрассу. — Гости приходи. Володя спроси, Шалтреков. Я — Володя. Мед кушать будем, мясо варить. Я гость люблю. Люди здесь редко бывают. Раньше хорошо был. Поселок был, сельсовет был, почта был. Все Таштагол ушел, Новокузнецк ушел, учиться хотел. Я помру, шена помрет — никого не будет, один мишка будет ходить. Ай, как мишка с гора летел! — снова вспомнил шорец и засмеялся. — Ой, смех был!

Я посмотрел на гору, с которой, летел медведь. Метров сто пятьдесят высотой была гора, никак не меньше. На вершине ее густо росли деревья, а видимая отсюда сторона была словно срезана, и лишь редкий кустарник да несколько тощих сосенок чудом удерживались на тонких, уходящих в узкие каменные щели корнях. Сверзиться с такой высоты — и косточек не соберешь. А медведь, по словам Шалтрекова, только отряхнулся, проревел и, забыв про овечку, которая ни жива ни мертва стояла, прижавшись к скале, поковылял по берегу, будто бы потирая помятые бока.

— Правда, смешно был?

Я кивнул, и тут мне пришла мысль сделать ребятам еще один сюрприз.

— Слушай, Володя, — сказал я, — брось капкан к черту, пусть погуляет твой мишка на воле. А ты к нам приходи в гости. Часа через два приходи. Ребятам про мишку расскажешь. А я сейчас еще должен кашу сварить. Гурьевскую, с изюмом. Ручаюсь, ты никогда такой каши не ел. Ну, как?

Шалтреков подумал с минуту, покрутив в руках моток веревки, будто бы сожалея, что если примет мое предложение, то сегодня поставить капкан ему не удастся, и сказал:

— Гости хорошо. Я люблю гости. Я приду. Я мед принесу.

Шалтреков ушел, а я еще с большим вдохновением принялся за кашу. Старания мои увенчались полным успехом. Сваренный на сгущенном молоке рис был рассыпчатым, рисинка к рисинке, изюм набух, превратившись в спелые виноградины, блестки топленого масла придавали каше просто сказочный вид.

Ну, попляшет у меня сегодня Оладышкин!

Ребята, будто сговорившись, пришли все вместе. Валера, еще только подходя к лагерю, потянул носом воздух:

— Чем-то а-аппетитным па-ахнет.

Кузьма, не спрашивая разрешения, поднял дощечку, которой был прикрыт соленый хариус в соусе:

— Ну и закусь! Благость! Честное слово, благость… Молодец, Волнушечка, сообразил!

А ведь они не видели еще супа и гурьевской каши.

— Мыть руки и за стол! — сглотнув слюну, скомандовал адмирал и побежал к речке.

По берегу, со стороны Кезаса, шел Шалтреков с ведром в руках. За ним шаг в шаг ступали еще двое шорцев и две женщины. У меня помутилось в глазах. На такое количество гостей я никак не рассчитывал. К тому же стол был сделан только на пятерых, ну шестой в крайнем случае мог примоститься. У нас было пять искореженных мисок и пять самодельных, сделанных под руководством Игната, ложек. Приглашая Шалтрекова, я исключал из стола себя — повару даже приличнее есть в последнюю очередь. Но кого исключать теперь? Не гостей же…

Ребята смотрели на пришедших, как на привидения, и ловили мой взгляд.

Шалтреков, весь улыбающийся, в свежей рубашке и новых хлопчатобумажных брюках, поставил передо мной ведро с медом.

— Еще здрастуй! Мед бери, кушай, польза много будет… Вот гости пришел. Знакомь — вот шена моя, Рая звать… Вот ее брат Николай… Вот шена Николая, Мария звать… Вот брат Мария, Миша звать. Холостой, шена не имел, так шил. Слышать не мошет, говорить не мошет. Всех знакомь… — Шалтреков перевел дух и с улыбкой повернулся к ребятам, которые все еще не могли прийти в себя.

Я представил гостям ребят и пригласил гостей за стол. Адмирал сурово так на меня глянул, криво улыбнулся Шалтрекову и пошел к реке кидать камушки в воду. Валера, проходя мимо меня, шепнул: «Жрать хочу, понимаешь?» и уселся на бережку. Виктор Оладышкин, словно он только что славно пообедал, разлегся на траве. Игнат сел рядом с Валерой, закурил, но вскоре поднялся, порылся в своем рюкзаке и, не замечая побледневшего лица Валеры, выставил на стол фляжку:

— За встречу! За знакомство!

Я, как официант первоклассного ресторана, обслуживал гостей, краснея от беспрестанных похвал в свой адрес. Валера делал мне какие-то знаки, но мне некогда было обращать на них внимание. Я подливал, добавлял, накладывал…

Кулинары из таежных шорцев, не в обиду им сказано, самые примитивные: мясо отварят, толкунец из муки сделают, чаю напьются. С пряностями они не знакомы, уксус тоже для них проблема, томат и изюм — тем более. Они причмокивали, восторженно покачивали головами, хлопали себя по груди в области сердца, отдавая тем самым дань моему искусству, и с завидным аппетитом съели все, что я наготовил, вышли предовольные из-за стола, поклонились чуть ли не в пояс.

— Ай, спасибо! Такой раз в жизни кушал. Ай, спасибо!

Глухонемой Николай растягивал губы в улыбке и прикладывал руку к сердцу. Шалтреков подсел к ребятам и стал рассказывать про упавшего с горы мишку, оснащая рассказ новыми деталями и совершенно не замечая, что голодный Кузьма вот-вот упадет в обморок. У меня самого спазмы сжимали пустой желудок.

Частично дело можно было поправить — томат у меня еще оставался. Но возиться с хариусом было некогда, а в бумажном кулечке не осталось ни изюминки.

Я распалил костер и стал варить суп. А после супа будет чай с шалтрековским медом. В конце концов, и это не так уж плохо. Жаль только, что Виктор Оладышкин вышел из этой битвы непобежденным.