Юлия Вознесенская - Жила-была старушка в зеленых башмаках…

— Прошу, сударыня!

— Благодарю вас! — и, усаживаясь, добавила: — Как приятно слышать это нормальное русское обращение к женщине!

— А некоторые не понимают и обижаются. Куда едем?

— Московский проспект сто девяносто три. Угол Ленинского, — сказала она, когда оба уселись.

— Напротив «балеринки»? — «Балеринкой» таксисты называли памятник Ленину на Московской площади: бронзовый Ильич работы Аникушина и впрямь будто готовился исполнять какой-то пируэт на пьедестале.

— Да, как раз напротив и во дворе.

— Вы, конечно, не из партийных и не обиделись за вождя?

— Ну что вы!

— А некоторые бабушки-«лимонки» обижаются.

Агния Львовна знала, что «лимонками» в народе зовут старушек, поддерживающих партию Эдуарда Лимонова, но вести дискуссию на политические темы ей сейчас совсем не улыбалось; да ей и жаль было стареньких коммунисток, сослепу да от обидной жизни вступивших в партию «лимоновцев», поэтому она сделала вид, что перебирает лекарства в сумке, и ничего не ответила. Таксист, убедившись, что пассажирка явно не склонна к разговорам, тоже умолк и включил радио. Агнии Львовне повезло: исполняли музыку к кинофильму «Титаник», и это была вполне терпимая музыка, она не мешала думать. Тем более что ее очень любила Лика: когда-то Лика Казимировна спасла из лужи тонущего слепого щенка, приютила его и назвала, по совету подруги Варежки, Титаником; теперь у нее жил уже третий щенок, но и его по традиции назвали Титаником.

Домчались они довольно быстро, большинство машин сейчас шло по другой стороне Московского проспекта, в центр — люди ехали веселиться.

— Во двор, пожалуйста, если не трудно.

— Без проблем! Заедем, тут хороший проезд. Въехали во двор, подкатили к подъезду. Пока Агния Львовна расплачивалась с таксистом, вылезала из машины и вытаскивала свою увесистую сумку, Надежда уже успела спуститься вниз и выскочила из подъезда в одной накинутой на халат шубке.

— Ох, слава Богу, вы приехали, мама! — сказала она, целуя Агнию Львовну и забирая у нее сумку.

— Так что случилось-то?

— Ох, не спрашивайте! Такая беда, такая беда! В лифте Надежда поставила сумку на пол, нажала кнопку седьмого этажа и громко заплакала. Агния Львовна обняла ее, похлопала по плечу и сказала:

— Ну, полно, полно… Ты хоть в трех словах объясни мне суть дела.

— Мама, вчера вечером Наташкин друг Юра погиб, под электричку попал!

— Боже мой, какой ужас! Юрик Ахатов?

— Да.

— Насмерть?!

— Насмерть. Мама, вы представляете, какой это для нее удар?

— Конечно, представляю, ведь они с детского сада дружили! С ума сойти можно!

— Вот она и сходит. А я совершенно не представляю, чем ей помочь! Только плачу вместе с нею, а она от этого еще пуще заливается слезами…

— Ох, беда какая! Хорошо, что ты догадалась меня вызвать: ее сейчас ни на минуту нельзя одну оставлять, будем плакать с нею по очереди.

— Вот и я так подумала.

— Как же это случилось?

— Они всем классом ездили за город, в Кавголово, на трамплины. Катались на лыжах. Он отстал: бегал покупать в ларьке кока-колу, а тем временем подошел поезд. И вот когда он бежал по платформе, тут электричка тронулась, и он с обледенелой платформы сорвался прямо под последний вагон!

Тут лифт остановился. Агния Львовна решительно нажала кнопку первого этажа, и они снова поехали вниз.

— Упокой… — начала было Агния Львовна, снова подымая руку ко лбу, но Надежда остановила ее.

— Мама, нам за него нельзя молиться.

— Это почему?

— Он в ислам перешел.

— Что за вздор! Хотя да, его отец ведь татарин.

— Ну да. Вся их семья теперь правоверные мусульмане. Вот ему и дали имя Юсуф. Я сначала даже понять не могла, о ком Наташка рыдает и бормочет: «Юсуф, Юсуф…» Потом уж она мне сказала, что Юрик теперь Юсуф, а не Юрий. Это для нее еще один удар, ведь за него даже нельзя молиться, нельзя и панихиду заказать.

— Панихиду — нельзя, но келейно молиться можно и нужно.

— Надо Наташке сказать, для нее это будет утешение. А хоронить его будут по мусульманскому обряду. Ребята уже сказали ей по телефону.

— Ох, беда, беда! Надюша, а он что… прямо на глазах у ребят погиб?

— Нет, нет! Это пассажиры последних вагонов рассказывали потом, они все видели: как он поскользнулся, руками только успел взмахнуть, бутылки с колой выронил и исчез. А наши ребята все сели в один из первых вагонов. Электричка вдруг дернулась и остановилась. Кто-то в последнем вагоне рванул стоп-кран. Поезд долго стоял, пока приехала скорая, милиция. По радио объявили, что произошел несчастный случай, и просили пассажиров сохранять спокойствие. Потом, спустя минут двадцать, по радио объявили, что тех, кто знает Юрия Ахатова, просят выйти из вагона и подойти к милиционерам: это у Юрика в кармане куртки нашли его паспорт, ему ведь уже четырнадцать было…

— Уже четырнадцать БЫЛО. А пятнадцать не будет… — проговорила шепотом Агния Львовна и тоже, наконец, заплакала.

Лифт остановился на первом этаже. В подъезде никого не было, и Агния Львовна попросила:

— Не нажимай пока кнопку, давай тут постоим, и ты мне до конца все расскажешь. Тебе не холодно?

— Да что вы, мама, какой холод! Мне не до холода… — Под накинутой шубкой Надежда дрожала всем телом. — Ну вот, ребят всех допросили, сняли показания и отпустили. Но тело Юрика Наташка не видела: ребята молодцы, они ее не пустили, хотя она рвалась: на опознание пошли только двое старших, мальчик и девочка, у которых уже были паспорта.

— И как же она до дома добралась после всего этого?

— Подружки ее проводили до самых дверей и сдали мне с рук на руки.

— Это они тебе все рассказали?

— Нет. Они даже из лифта не выходили, кнопку держали: увидели, что я открыла дверь, поздоровались-попрощались и тут же уехали. Я только успела заметить, что лица у них тоже несчастные и заплаканные. Да мне не до расспросов было — я подхватила Наташку и в дом повела.

— Понимаю…

— Вчера она так рыдала, так рыдала, мама, что я дала ей снотворное и легла с нею спать. Всю ночь она, не просыпаясь, то и дело принималась стонать и всхлипывать. Сегодня я ее в школу не пустила и сама не пошла на работу.

— Она хоть ела что-нибудь?

— Ни крошки! Ни вчера, ни сегодня… Только воду пила. Ну что, поднимемся в квартиру, мама? Нельзя Наташку надолго одну оставлять.

— Да, поедем.

Они поднялись на лифте, и Надежда ключом открыла дверь. В квартире пахло валерианкой и звучал тенор.

— Паваротти? — удивилась Агния Львовна и вопросительно поглядела на невестку.

— «Памяти Карузо», — шепнула та. — Наташка без конца слушает.

Агния Львовна подумала, что Паваротти — это не так плохо, хоть это и не самая веселая его вещь.

— Ты поди-ка, Надюша, приготовь нам с Наташкой что-нибудь поесть.