Игорь Судак - Вышиванка для Маугли

Вскоре мы вышли из кафе – Пузырёв торопился домой к любимой. Я дал ему свой телефон. И мы попрощались.

Встреча с прапорщиком оставила у меня на душе очень хороший след. «Удивительно, - думал я, – человек третий день в Украине, а уже старается употреблять украинские слова и вообще столько для меня в ней открыл. Я то раньше не обращал внимания на все эти названия магазинов, а они на самом деле все такие добрые – даже можно сказать вкусные. А что касается названия продуктов, то действительно просто поэзия – «Весела коривка», «Домашня ковбаска», «Смачный оселедчик» - если забудешься и зачитаешься, то аж слюньки начнут вытекать и потянутся тонкой струйкой до самого пола. Получается – я жил в раю и не понимал этого. Удивительный человек Пузырёв.

Вечером позвонил мой товарищ Карпуха и - стал рассказывать, как его заколебали субтитры в телевизоре.

- Представляешь, в чем психологический расчет этих уродов во власти. Получается, фильм смотришь, а мимо воли вынужденно буквы читаешь и язык учишь. Вся страна оказалась на курсах изучения украинской мовы. Человека лишили выбора. Я уже сам иногда русское слово не могу вспомнить и мушу украинское вставлять.

Я слушал Карпуху и как-то даже не сразу въехал в его проблему - после встречи с прапорщиком он был, как из другого мира. Мне это показалось такой ерундой – ведь столько вокруг всего замечательного. Жизни надо радоваться, уметь видеть в ней только хорошее – ведь это, оказывается, так легко.

- А ты вырежи небольшую картонку и прикрой эти субтитры снизу – вот и решение вопроса, - посоветовал я ему.

- Какой ты умный! – сказал Карпуха. – Сделал я уже давно такую картонку. Но всё равно какая-нибудь строка время от времени вылезает сверху и напоминает тебе, что ты мышь подопытная, а не человек. Мушка-дрозофила, а не личность. Да и вообще, а чего это ты сегодня такой добрый?

Я рассказал ему о прапорщике.

- Да, трудный случай. Твой прапорщик, судя по всему, нездоров! Слушай, а приводи его ко мне – я ему мигом глаза распечатаю и шоры поснимаю. Не хочешь? Ну ладно. Он всё равно через полгода, если в нем жива человеческая гордость, сам прозреет. Готов поспорить на ящик горилки.

Я рассмеялся:

- Я еще с прошлого спора коньяк не выпил. Куда мне столько?

- Ну как знаешь…

Вот Карпуха, подумал я, положив трубку, он сам боец, каких мало, и думает, что все люди, как и он, должны только тем и заниматься, что воевать за свои права. А у людей жизнь то одна и проблем других хватает. И потому им часто легче приспособиться, чем вечно противостоять. Не имущество же у них забирают, не близких, не дом и не здоровье, а всего лишь язык…

А у Юрия Пузырёва всё будет супер. Я был уверен в этом. И я ошибался.

Через месяц он мне позвонил.

- Привет… Это Пузырёв…

- Здорово, Юрий, - обрадовался я. - Рад слышать. Как жизнь? Как медовый месяц?

- Нормально, - произнес он как-то не очень бодро. - Игорь… Ты мне можешь ответить на один вопрос?

- Конечно.

- Скажи, а почему здесь люди, сами говорящие на русском языке, отдают детей своих учиться в украинские школы?

- О-о-о! Так вы уже что - прибавления ждете? Поздравляю.

- Да нет, я серьезно… – Пузырёв даже не усмехнулся. - Я, правда, не могу понять. У меня наверно, что-то с головой. Я тут с кем не разговаривал, все твердят – нужно знать родную мову, мову предков… Как будто русский, на котором они говорят с детства, им не родной.

- Ну, значит, так оно и есть, а чему ты удивляешься? Куда ж теперь без мовы? Уже и в вуз не поступишь, и карьеру толковую не сделаешь.

- Вот я как раз об этом - так они ХОТЯТ или они ВЫНУЖДЕНЫ?

- Ну я не знаю. Может, и то, и то. В душу чужую сильно не заглянешь – не пустят.

- Верно, – согласился Пузырёв. - Особенно если они даже самих себя туда не пускают.

- Слушай, Юрий, а у тебя шахтеров каких-нибудь кузбасских в роду случайно не было? –

- Нет, а что?

- А глубоко копаешь – обвал может произойти. Ну сам подумай - если люди и вынуждены, если и происходит насилие, то кто ж тебе признается – кому приятно рассказывать, что его нагнули. Просто, скажет, сам наклонился – шнурки завязываю. А вы что подумали? И точка.

- Хреновая выходит точка… - подвел итог бывший прапорщик. - Ну ладно, извини, я уже тороплюсь. Я позже позвоню…

Пузырёв позвонил опять через месяц. Уже по голосу я понял, что всё плохо.

- Игорь, привет, нужно увидеться.

- Так подгребай прямо ко мне.

Я назвал адрес, и через час Пузырёв стоял на пороге. Я его едва узнал – так он изменился за прошедшие два месяца: потухший взгляд, похудевшее лицо и порывистые движения.

- Что случилось, Юрий? – спросил я, когда мы вошли в комнату и он сел на диван.

- Я уезжаю…

- Куда?

- В Россию. Сегодня.

- Надолго?

- Навсегда.

- Так… Коньяк будешь?

- Давай.

Я открыл ящик с «Закарпатским» коньяком, который выиграл когда-то у Карпухи, и вынул бутылку.

- Так что произошло? – спросил я его, разливая желтоглазую жидкость.

- Много всего… Но главное, я здесь понял одну важную вещь…

- Какую?

- … а что про истинную Украину никто на самом деле - ни в России, ни в мире - не знает.

- Ну почему не знают – у нас свобода слова, полно информации разной.

- Свобода слова, говоришь…

Закусив коньяк лимоном, Пузырев снял через голову свитер – на нём была вышиванка, но только теперь надетая наизнанку, швами наружу, из которых торчали нитки. Без узоров она была похожа на смирительную рубашку.

- Вот, - сказал Пузырев, показывая себе на грудь. – Вот это и есть настоящая Украина. Когда на нее смотришь снаружи – глаз радуется, но если…

- Слушай, - сказал я, удивленный его видом, - ну так с любой одеждой. Любую шмотку выверни швами напоказ – ерунда получится.

- Не скажи, сейчас многое так носят - швами наружу. Но вышиванка это не просто одежда. Это даже вообще не одежда. Это кокон. Когда ты в нем, в тебе тут же набухают полипы титульной нации. Да-да. Ты не смотри на меня так, как будто хочешь набрать 03. Я в порядке. Просто в вывернутом мире – нормальный человек ненормален. И эти полипы растут и быстро поглощают любую индивидуальность. Но это я понял не сразу.

Пузырёв выпил еще одну рюмку и начал свой рассказ.

- Первые две недели мы с Хрыстынкой жили, как одно целое. Я даже сейчас в это поверить не могу, но мне всё – понимаешь, абсолютно всё! - в ней нравилось. Говорят, самая сильная любовь - это когда смотрят не друг на друга, а в одну сторону. Мы смотрели на Украину, и наша любовь ко всему украинскому цементировала и усиливала наши собственные чувства - лучше любого приворотного зелья. Я от всего этнического просто балдел. Даже висевший в углу, прямо над нашей кроватью, обвязанный рушныком портрет Тараса Шевченко, неусыпно наблюдавшего за нами, вызывал у меня только положительные эмоции. С него, кстати, всё и началось.