Филип Рот - Наша банда

— С вами Лью Лжепафос. Я нахожусь сейчас на улицах Вашингтона, где передо мной открывается трогательное, душераздирающее зрелище. С той минуты, как на страну обрушилась весть о том, что в госпитале Уолтера Рида обнаружен мешок с мертвым Президентом, народ нашей великой страны, его народ, стекается в столицу со всех концов нации. Тысячи и тысячи людей просто стоят на улицах, примыкающих к Белому дому, стоят со склоненными головами, явственно потрясенные и растроганные. Многие, не таясь, плачут, среди них насчитываются и взрослые мужчины. Вот мужчина, сидящий на бордюрном камне, он обхватил руками голову и тихо рыдает. Я собираюсь спросить его, откуда он прибыл.

— Да отсюда и прибыл, из Вашингтона.

— Вы сидите на бордюрном камне, обхватив руками голову, и тихо рыдаете. Не могли бы вы назвать нам причину? Вы способны облечь ее в слова?

— Я виноват.

— Вы хотите сказать, что испытываете чувство личной вины?

— Да.

— Почему?

— Потому что это сделал я.

— Вы? Вы убили Президента?

— Да.

— Но, послушайте, это же так важно — вы уже сообщили полиции?

— Да уж всем сообщил. Всем сообщил. И полиции. И ФБР. Я даже до Пасти Диксон дозвониться пытался, хотел ей обо всем рассказать. А они все говорят, как это мило с вашей стороны вспомнить о нас в такую минуту, и что миссис Диксон высоко оценит мое сочувствие и сочтет его проявлением очень хорошего вкуса, а после вешают трубку. Между тем, меня следует арестовать ! Про меня в газетах надо писать — портрет мой напечатать, с большим заголовком «УБИЙЦА ДИКСОНА». Но никто мне не верит. Вот, видите, мой дневник, я все в нем спланировал еще неделю назад. Вот магнитофонные записи моих разговоров с друзьями. А вот еще, посмотрите: подписанное признание! Я его, между прочим, без всякого давления написал. Лежал себе в гамаке и писал. Полностью сознавая мои конституционные права. И вообще со мной тогда был мой адвокат. Мы с ним выпивали. Вот, прочитайте, я тут все изложил, мотивы и все такое.

— Сэр, как нам ни интересен ваш рассказ, но мы должны двигаться дальше. Мы должны двигаться через эту бесчисленную толпу… Я вижу молодую, привлекательную женщину со спящим младенцем на руках. Она просто стоит на тротуаре, не отрывая пустого взгляда от Белого дома. Небеса только знают, сколько горя таит этот взгляд. Мадам, не расскажете ли вы нашей телевизионной аудитории, о чем вы думаете, глядя на Белый дом?

— Он умер.

— Мне кажется, вы потрясены.

— Еще бы. Я ведь не думала, что мне удастся справиться с этим.

— С чем именно?

— Убить его. Укокошить. Он как раз начал говорить: «Позвольте мне со всей возможной определенностью подчеркнуть одно…», а «обстоятельство» сказать не успел — я запихала его в мешок. Посмотрели бы вы на его лицо, когда я поворачивала затвор.

— Выражение лица Президента, когда вы ..?

— Да. В жизни не видела такой ярости. Но потом он понял, что я смотрю на него сквозь оболочку мешка, и вдруг стал точь-в-точь таким, как в телевизоре, сама серьезность, ответственность. Он открыл рот, наверное, чтобы сказать «обстоятельство», и все кончилось. Он, видимо, решил, что нас снимает телевидение.

— А… э… ваше дитя, оно было с вами, когда вы… предположительно..?

— О да, да. Конечно, она еще слишком маленькая, чтобы запомнить случившееся. Но мне хочется, чтобы она, когда вырастет, смогла сказать: «Я была там, когда мама убила Диксона». Вы только представьте — моя девочка вырастет в мире, в котором ей никогда не придется услышать как кто-то говорит, что хочет со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство! Иди «и пусть никто не питает иллюзий на этот счет». Или «я квакер и именно потому ненавижу войну с такой…» Никогда, никогда, никогда, никогда! И это сделала я. Действительно сделала. Знаете, я сама никак не могу в это поверить. Я его утопила. В холодной воде. Я!

— А вы, молодой человек, вы позволите обратиться к вам? Вы просто прохаживаетесь взад и вперед мимо Белого дома с таким выражением, словно вы что-то потеряли. У вас смущенный, растерянный вид. Не могли бы вы коротко рассказать нам, что вы ищете?

— Легавого. Полисмена.

— Зачем.

— Сдаться хочу. Правосудию.

— Лью Лжепафос вел этот репортаж с улиц Вашингтона, на которые скорбящие стекаются, чтобы молиться, плакать, стенать и надеяться. Мы возвращаемся к Стояку Дуболобому.

— Говорит Стояк, мы с шефом Вашингтонской полиции находимся на самом верху Мемориала Джорджа Вашингтона. Мистер Кандалист, как по-вашему, сколько людей собралось сегодня там, внизу?

— Ну, вокруг одного только мемориала мы насчитали от двадцати пяти до тридцати тысяч, а у Белого дома их, я бы сказал, раза в два больше. И они еще прибывают с каждым часом.

— Что вы могли бы сказать об этих людях? Это ведь не обычные демонстранты, с которыми вам приходится иметь дело здесь, в Вашингтоне?

— О нет, нет. Эти ничего не нарушают. Я бы даже сказал, что они из кожи вон лезут, чтобы помочь властям. Пока, во всяком случае.

— Что означает «пока»?

— Видите ли, мы покамест никаких арестов не производили. У нас приказ Белого дома — никого и ни под каким видом не арестовывать. Сами понимаете, это серьезное испытание для моих подчиненных, тем более, что едва ли не все эти люди, похоже, пришли сюда лишь затем, чтобы их арестовали. Должен сказать, я никогда ничего подобного не видел. Многие опускаются на колени и умоляют, чтобы их забрали, и чуть не каждый Том, Дик и Гарри размахивает документами, фотографиями и отпечатками пальцев, которые доказывают, что именно он убил Президента. Конечно, все эти их признания не стоят и бумаги, на которой они написаны. Некоторые вообще курам на смех, если правду сказать, — непрофессиональные фальшивки, явно сляпанные в последнюю минуту. Но в общем и целом, надо отдать должное силе их духа. Они вцепляются в моих офицеров так будто у них на руках Бог весть какой компромат. Некоторые даже приковывают себя к полицейским собственными наручниками, надеясь таким способом протыриться в тюрьму. Стоит остановить где-нибудь патрульную машину, как дюжина их уже набивается на заднее сиденье и вопит: «Жми что есть мочи, вези меня к Дж. Эдгару Груберу!» Вы же понимаете, арестовывать человека без соблюдения положенной процедуры нельзя, но попробуй объясни это такой ораве. Ну, мы вроде как вышучиваем их, делаем что можем, а которые не сдаются, тем говорим, чтобы стояли на месте и ждали, мы их, мол, попозже прихватим. Что бы нам не помешало, так это хорошая ночная гроза, она бы вроде как разрядила здесь обстановку. Может, если б они простояли под дождичком подольше, до них доперло бы, что какие бы доказательства они ни предъявили, их все равно никто арестовывать не собирается, ну и разошлись бы себе подобру-поздорову.