Пол Гэллико - Миссис Харрис едет в Нью-Йорк

С самого возвращения миссис Харрис из Кеноши, Висконсин, с дурными новостями, с того самого момента, как стало известно, что тамошний Джордж Браун – не отец Генри (притом дальнейшие усилия миссис Харрис так и не привели к обнаружению нужного Брауна), миссис Баттерфильд мерещились темницы и эшафот. Они среди бела дня похитили в Лондоне ребенка, провезли его "зайцем" на трансатлантическом французском лайнере, они тайно ввезли его в Америку (судя по мерам, которые американское правительство принимало для предотвращения нелегального въезда, за одно это преступление полагалась не меньше чем смертная казнь), а теперь они отягчили свои прегрешения укрывательством нелегального иммигранта в доме своих нанимателей! Всё это могло привести только к поистине катастрофическому финалу.

Увы, такое настроение не могло не сказаться самым трагическим образом и на стряпне миссис Баттерфильд.

Не раз и не два она путала соль и сахар, уксус и сироп; суфле в духовке опадало или, напротив, вздувалось пузырем; соусы скисали или в них появлялись комки; жаркое подгорало. Чувство времени отказывало ей, и вместо нормального, "четырехминутного": яйца у нее получались яйца или всмятку, или крутые. Кофе выходил жидким, а тосты обугливались. Да что тосты – теперь ей редко удавалось даже правильно заварить чай! – так, чтобы получился честный английский чай, а не помои.

Это, в свою очередь, не могло не сказаться на успехе регулярных приемов у Шрайберов. Люди, которые раньше напрашивались на приглашение, теперь искали предлог отказаться от него, дабы избежать необходимости дегустировать чудовищные порождения кухни миссис Баттерфильд.

И уж конечно, ни Шрайберов, ни саму миссис Баттерфильд ни в коей мере не утешало то обстоятельство, что среди завсегдатаев приемов нашелся единственный, которого полностью удовлетворяла пища, подававшаяся теперь к столу. Это был, конечно, Кентукки Клейборн. Терзая обуглившийся бифштекс, политый пересоленным и чрезмерно густым соусом – невинную жертву переживаний поварихи, – он зарывался в него, растопырив локти, и шамкал полным ртом:

– Во, Генриетта, теперь это похоже на дело. Видно, выгнали наконец старую кошелку, которая у вас тут слизь разводила, да взяли добрую американскую кухарку. Капните-ка мне еще половничек соуса!…

Безусловно, с миссис Баттерфильд это случилось не вдруг. Это был процесс куда более длительный, чем может показаться из описания – впрочем, процесс этот всё ускорялся, ибо миссис Баттерфильд и сама видела свои огрехи и промахи – но это лишь ухудшало ее состояние, и дела шли всё хуже и хуже, пока мистер Шрайбер не решил наконец поговорить с женой:

– Генриетта, дорогая, что случилось с нашей лондонской парочкой? Мы уже две недели не ели ничего хотя бы просто съедобного. Ну как я могу теперь приглашать гостей?…

– Но до сих пор все шло прекрасно, – возразила миссис Шрайбер. – Она прекрасно готовила!

– Больше не готовит. И знаешь, судя по тому, как идут дела, я бы на твоем месте отослал ее, покуда она кого-нибудь не отравила.

Миссис Шрайбер передала этот разговор миссис Харрис, и впервые маленькая уборщица, к которой, надо сказать, миссис Шрайбер успела сильно привязаться, не проявила особой готовности к сотрудничеству. На вопрос миссис Шрайбер "Послушайте, миссис Харрис, что стряслось с миссис Баттерфильд?" та, странно глянув на хозяйку, ответила только:

– С Вайолет? Ничего. С Вайолет всё в порядке – лучше просто не бывает.

Увы, миссис Харрис сама разрывалась между профессиональным долгом и привязанностью к хозяйке – и еще большей привязанностью к подруге. Она любила миссис Баттерфильд – но понимала, что у той действительно все валится из рук, что бедная нервная толстуха может потерять работу. И знала причину. Но в сложившейся ситуации она не могла предпринять ничего сверх того, что уже делала – а именно, пытаться уговорить миссис Баттерфильд взять себя в руки, получая в ответ лишь град упреков в том, что это она, миссис Харрис, виновата в том, в каком ужасном они оказались положении, а также страшные пророчества о грядущем возмездии за совершенные преступления. Миссис Харрис прекрасно видела, в какой упадок пришла стряпня миссис Баттерфильд, видела, с какими лицами выходят из-за стола гости; осознавала она и новую опасность – а именно, что миссис Шрайбер почти готова отослать подруг обратно в Лондон. А если это случится до того, как будет найден отец Генри, они пропали: миссис Харрис не питала ни малейших иллюзий относительно возможности тайно провезти Генри обратно. Такой фокус мог сработать лишь один раз.

Миссис Харрис понимала, что ей следовало с самого начала посвятить в заговор и миссис Шрайбер – и сознание своей ошибки расстроило ее до того, что она совершила новую. Мало того, что она дала хозяйке слишком короткий и абсолютно неудовлетворительный ответ, – она отправилась погулять по Парк-авеню, чтобы попытаться собраться с мыслями о том: как предотвратить дальнейшее ухудшение ситуации. И поэтому она оказалась далеко от места событий в тот самый момент, когда миссис Шрайбер в пять часов впервые вошла в лабиринт половины прислуги, чтобы поговорить по душам с миссис Баттерфильд и узнать, что с ней происходит – и обнаружила в гостиной прислуги маленького Генри, который молча расправлялся с полдником.

Легкое недоумение хозяйки перешло в шок, когда она вдруг узнала лицо, виденное ею на стольких фотографиях.

– Боже мой, – вскрикнула она, – герцог! То есть маркиз! То есть, я хочу сказать, внук посла Франции!… Как он тут оказался?…

Миссис Баттерфильд давно ожидала, что гром грянет – тем не менее реакция ее была именно такой, какой могла бы быть: толстуха, стиснув руки, хлопнулась на колени и заголосила:

– Ох, только не отправляйте нас в тюрьму! Я всего лишь несчастная вдова, мне и жить-то осталось считанные годы!…

Затем всхлипывания и причитания миссис Баттерфильд стали такими громкими, что мистер Шрайбер услыхал их и примчался узнать, что стряслось.

Генри, увидевший, как одна из его благодетельниц обратилась вдруг в груду истерически рыдающего и трясущегося студня, чуть ли не впервые в жизни растерялся – и сам заревел от страха.

Вот эту-то сцену и застала миссис Харрис, воротясь со своей прогулки. Остановившись в дверях, она несколько мгновений молча созерцала происходящее, а потом сказала:

– О Господи. Вот мы и попались.

Мистер Шрайбер тоже был поражен, увидав свою кухарку бьющейся в истерике подле мальчика, чьи портреты не так давно украшали первые полосы крупнейших газет – того самого юного сына лорда и внука посла Франции в США.

Видя, что миссис Харрис – единственная участница разыгрывающейся драмы, которая сохраняет относительное спокойствие, он справедливо предположил, что она играет, пожалуй, ключевую роль во всей истории. Надо сказать, что достойная уборщица с трудом удерживалась от смеха, глядя на странную сцену, хотя и понимала, что ситуация чревата немалыми неприятностями. Ее глаза блестели плутоватым блеском – ибо она была не из тех, кто плачет над пролитым молоком, более того, она готова была и посмеяться над невзгодами, если был хоть малейший повод для смеха; а тут ситуация складывалась забавная. Она всегда знала, что в конце концов всё раскроется, и теперь не собиралась впадать в панику.