Михаил - Белая женщина

Кац согласился на закулисную сделку. Ему долго жали руку и хлопали по спине. Называли единомышленником и товарищем по борьбе. Половину обещанных денег всё-таки отдали. В качестве хорошей работы по профессии первоначально предполагалась должность тренера по борьбе команды медиков больницы им. Вороны. Ян Борисович прибыл по указанному адресу и своими расспросами до смерти напугал больных онкологического отделения. Спортзала по этому адресу никогда не было. Религиозные сторонники прогресса удивились тому, что Кац их неправильно понял, и что имелась в виду должность помощника медбрата в офакимской психбольнице. Тем более, что это работа по профессии, и без борцовских навыков там никак.

На эту работу Ян Борисовича действительно взяли. Вдобавок нежданно прилетела жена с детьми. Ян уже начал привыкать жить один, но детям был очень рад, да и жена выглядела похорошевшей. Люда рассказывала, что очень за ним скучала и по многу раз перечитывала его письма.

Особенно её потрясли два письма. Первое, в котором Ян описывал поездку на экскурсию, где на страусиной ферме страус клюнул его в руку, в домике скорпионов скорпион ужалил его в ногу, и растерзанного дикими зверями Яна отвезли в медпункт, где солдатка-эфиопка делала ему уколы.

— Вот где экзотика, — подумала тогда Люда. — Страусы, эфиопки, скорпионы, а у меня здесь в Томилино тоска, грязь, пьянь, телевизор не работает — телебашня сгорела, вечером скучно, да и подводная лодка «Курск» утонула.

Но последней каплей, подтолкнувшей Людмилу Кац-Сыроежкину к отъезду в Израиль, было драматическое описание покупки по дешёвке сорока килограммов фруктов.

Ян Борисович долго вспоминал этот эпизод с содроганием. Воспитанный на быте и нравах средней полосы России, Кац не знал, что у евреев выходной день начинался в пятницу вечером и, соответственно, вечером прекращают ходить автобусы. Соседка сказала ему, что в пятницу после обеда фрукты на базаре всегда дешевеют. Это была истинная правда: то, что не продано в пятницу, сгнивает и выбрасывается в субботу. Кац приехал на базар под вечер с огромным рюкзаком и плотно набил его дарами израильских полей и огородов. Все было очень дешево, но когда Ян Борисович очнулся, оказалось, что последний автобус уже ушёл, а на такси денег нет. Пришлось идти пешком. Кац плутал по Офакиму часа три с тяжелейшим рюкзаком, съел килограммов десять грязных персиков, груш и винограда. К счастью, понос открылся ближе к полуночи, когда Ян Борисович был уже дома.

— Если он на свою зарплату уборщика позволяет себе рюкзак фруктов купить, то какого чёрта я сижу в Томилино? — справедливо рассудила Людмила Ивановна, прекратила преподавать физкультуру в томилинской средней школе и отбыла на постоянное место жительства в государство Израиль.

И в Израиле она сразу устроилась продавщицей в магазин. Хозяином магазина был маленький весёлый старикашка. Проработала она полдня. Во время обеденного перерыва Люда ощутила своей левой ягодицей чье-то ласковое прикосновение. Госпожа Кац была женщиной аппетитной, но не хрупкой. В молодости она то ли метала ядро, то ли толкала копье, училась в Московском областном институте физкультуры, где и обольстилась юным преподавателем Яном Борисовичем. Прикосновения к своей ягодице, тем более ласкового, она как-то не ждала. Вздрогнув от неожиданности, она махнула рукой и смела юного сердцем владельца торговой точки из-под прилавка куда-то в угол. Рентген показал, что кроме ушибов есть и перелом ребра. Люду уволили.

Сын хозяина, известная офакимская шпана Нир Бузагло, с несколькими товарищами пришел под вечер разбираться. В гостях у семейства Кац находился младший медбрат Пятоев и прибывающий нелегально на территории Израиля Саша Парашютист. В полиции пострадавшим пояснили, что, несмотря на полученные ими травмы, уголовное дело возбуждаться не будет, так как Бузагло, Хазан и товарищи проникли в чужой дом без разрешения хозяев. Стуча гипсом и сотрясая повязками, молодые люди удалились ни с чем.

Назавтра прибежал Костик, бывший начальник Каца, и радостно сообщил, что в среде уборщиков офакимских улиц только об этом случае и говорят, очень тепло отзываются о Яне Борисовиче и Игоре Александровиче и сочувствуют Саше парашютисту. Кроме того, все сошлись во мнении, что наконец-то русская мафия приступила к захвату власти в городе, что марокканская шпана, притихшая было после того как русская мафия грохнула Кокоса, снова поднимает голову и что пора их поставить на место. Со своей стороны офакимские уборщики обещали помочь, чем могут и преподнесли бронзовый бюст Сергея Валерьяновича Куйбышева, найденного на офакимской городской свалке.

Был накрыт стол, и состоялась непринужденная беседа. Костик фильтровал базар совершенно конкретно. Конечной целью было избрание Костика мэром Офакима. Кац подтвердил, что без мафии занятие политикой для интеллигентного человека вещь бесперспективная. По крайней мере, в демократической стране. Захватом почты и телеграфа Костик пренебрегал, но контроль над общественными туалетами Офакима виделся ему задачей архиважной и осуществимой. Конечно, с помощью русской мафии, которую лично он, Костик, высоко ценит. Но самой актуальной задачей, стоящей перед прогрессивными политическими силами Офакима, возглавляемыми лично Костиком, была справедливая распродажа домиков в новом районе «Белый медведь», которая начиналась завтра утром. Костик очень-очень-очень надеялся на доброе сердце русских мафиози.

Утро красило нежным светом стены новых домиков, которые почти даром продавались семьям репатриантов в новом микрорайоне «Белый медведь». Редкая птица долетит до конторы по продаже, если она не дежурила там всю ночь в очереди. Марокканская бригада покойного Кокоса залечивала свежие раны, и очередь держала санкт-петербургская команда Хаима Крещёного.

Первым в очереди стоял Станислав Оффенбах, который провел у дверей конторы по продаже три дня. Вид у него был совершенно безумный, и Крещёный дал команду с ним не связываться.

По приезде в Израиль Оффенбах дешево, но, как показала жизнь, легкомысленно, снял трехкомнатную квартиру в эфиопском районе. Семейство Оффенбахов включало Ксению, супругу Станислава, натуральную блондинку, с которой Оффенбах не развелся в России, чтобы вывезти детей в Израиль, белокожую, в маму, дочку шестнадцати лет, за которой толпой ходили уроженцы Эфиопии, утверждая, что все мы евреи, и требовали дружбы, четырнадцатилетнего сына, недавно впервые познавшего радость онанизма, маму, простую пожилую еврейскую женщину, изматывающую окружающих своей высокой интеллигентностью, и сенбернара Гнома, перекормленную, но подвижную собаку весом килограммов восемьдесят. Подписав все бумаги, Оффенбах на месте получил ключи. Он выбрал ближайший от конторы домик, до дальних он просто бы не дошёл, и упал без чувств на пороге своего жилища. Придя в чувство, он увидел, как его мать и его супруга, которые долгие годы не подходили друг к другу ближе, чем на пять метров, со счастливыми, одухотворенными лицами прикрепляли к дому плакат: «Во дворе злая на негров собака». Скупые мужские слезы бурным потоком хлынули из глаз Станислава.