Михаил - Белая женщина

Следующим пунктом программы был вопрос о покупке семейством Гельфенбейнов домика в Ливна. Гуляя по Ливна, Светлана Андреевна Гельфенбейн расплакалась и рассказала, что по приезде в Израиль их обманули со съемом квартиры. Платят они много, вся сантехника в доме не работает, а у неё на руках грудной ребенок и нервы все измотаны этой историей, случившейся с Мишей. Этот зверюга, доктор Лапша, сказал ей, когда она навешала мужа в отделении судебно-психиатрической экспертизы, что Гельфенбейна могут посадить в тюрьму за убийство. А без Миши Светлана Андреевна тоже жить не будет.

По решению политсовета РНЕФ, семейству Гельфенбейнов была оказана финансовая помощь, которая, в дополнение к льготной ссуде, позволила приобрести новый домик. В конторе по продаже им были рады. В округе распространились слухи, что в Ливна свирепствует русская мафия, и домики никто не покупал. Гельфенбейн поклялся мамой, ныне покойной, что деньги отработает, а пить не будет. Тем более что в Ливна и магазина нет. Его жена проверяла.

Поздно вечером, уже смутно помню почему, в политсовет РНЕФ по моей инициативе была кооптирована Валентина Рожкова. Я давно не был в Ливна, где в мое отсутствие работа кипела полным ходом. «Человек без ружья» скоро должен был выйти на экраны. Кроме этого, по заказу Глеба Петровича, о котором я начал забывать, была снята садомазохистская киноновелла «Значок ГТО на груди у нее». Это работа не была рассчитана на массового зрителя, но отзывы знатоков и истинных ценителей были самыми положительными.

Мирьям, так и не понявшая, что такое ГГО, создала незабываемый образ любящей роковой женщины со значком ГТО на красивой груди. Из под значка текла алая кровь… На презентации фильма я начал понимать, почему её называют графиня Кадохес.

Большую помощь в создании ряда сюжетных ходов была оказана ветераном правоохранительных органов Даном Зильбертом.

Саша Парашютист исполнил свою роль на одном дыхании, вложив в создание образа все свое недюжинное дарование.

Усилиями коммерческого директора киностудии Миши Леваева семейство Гельфенбейнов стало владельцем домика в Ливна в течение одного дня. В тот же день бывший видный деятель Кабардино-Балкарской культуры получил большой заказ.

Дочь Варвары Исааковны давно жаловалась, что Мустафа бросается на детей. Расставаться с Мустафой Бух-Поволжская не хотела, она к нему прикипела всем сердцем. Да и для всей киностудии уход столь яркого, характерного актера был бы большой потерей. Частенько дивными вечерами Варенька принимала в саду супругов Борщевских, и они подолгу засиживались с чашкой чая в тенистой беседке. Мустафа резвился рядом. Варвара Исааковна опасалась, что он выбежит за ограду сада. Иногда это случалось, а отношения с соседями портить не хотелось, и поэтому обычно она сажала его на цепь, привязанную к скамейке. Дочь Варвары Исааковны вела активный образ жизни матери-одиночки, и в небольшом домике было тесновато. Работа на киностудии приносила приличный доход, и Бух-Поволжские построили второй этаж. Но новый большой дом был неуютен. В нем не было того, что несло в себе традицию, память. По дому не бродили тени забытых предков.

Решить эту непростую творческую задачу взялся Гельфенбейн. В короткий период времени на стене салона им была создана многофигурная композиция «La Cavalerie Kotovsky libre la maison publique dans Odessa» (Конница Котовского освобождает публичный дом в Одессе). Михаил Маркович не гнался за воссозданием мелких исторических деталей. Он стремился передать сам дух эпохи, её настроение. На кителе военачальника сияла звезда Героя социалистического труда. Искаженные злобой лица врагов народа, счастливые лица освобожденных женщин, бросающих колосья пшеницы к ногам наступающих красноармейцев, бутылки «Столичной» на столах, смятый пионерский галстук, забытый в суматохе на простыне, повестка из кожно-венерического диспансера на полу, все это воссоздавало неповторимый дух России, которую мы потеряли.

Необходимо отметить, что белая горячка дала мощный толчок творчеству маститого живописца. Штаб-квартиру РНЕФ украсили портреты членов его политсовета. Портрет Рожковой, повторявший портрет Андропова почти полностью, тем не менее, тонко передавал загадочную улыбку Валентины. По заказу горсовета был написан большой парадный портрет офакимских мусорщиков. Солидные мужчины в костюмах, галстуках, с метлами в руках, строго, как бы кого-то осуждая, смотрели с картины. Полотно получило название «Профукали Россию, кус има шелахем». (Кус има шелахем — это любимое народом ругательство, и в переводе с иврита означает «половой орган, принадлежащий их матери»). Картина украсила собой кабинет руководителя отдела по уборке улиц офакимского горсовета.

Лично мне живописец преподнес портрет, выполненный, на мой взгляд, в необычной манере. Я был изображен в бурке и папахе, с автоматом АКМ в руках, на лыжах и на фоне заснеженных вершин. Я смотрел вдаль через прибор ночного видения. Картина называлась «The field commander on a nickname the Drummer» (Полевой командир по кличке Барабанщик). На мои расспросы Гельфенбейн хитро улыбался, хихикал и похлопывал меня по плечу. У меня закрались подозрения, что Михаил Маркович обнаружил и употребил спиртное. На работе я был встречен странно. Пятоев не смотрел в мою сторону и отвечал на вопросы односложно.

Я попытался разрядить обстановку фразой «Между мной и твоей Розой почти ничего не было», но Пятоев молча вышел. Русскоязычные пациенты и работники Офакимской психиатрической больницы, глядя на меня, хитро улыбались, хихикали и хлопали меня по плечу.

«Да у меня брюки расстегнуты», — ужаснулся я, но брюки были в порядке. Неожиданно меня попросили зайти к доктору Лапше. В кабинете сидели главный врач, главный медбрат, офицер безопасности и доктор Лапша.

— Михаил, или как вас там, — сказал Лапша, — я не счел возможным скрывать от компетентных органов всю правду.

— Ну и правильно, — не стал спорить я.

Лапша развел руками, символизируя, что он их умывает, и сел на стул. В беседу вступил офицер безопасности:

— Мы все понимаем. Более того, лично я даже сочувственно отношусь к борьбе вашего народа, но и вы должны нас понять…

То, что офицер безопасности, которого зовут Израиль Фельдман, не является евреем, было для меня большим сюрпризом. Даже с учётом того, что он относится к борьбе моего народа с сочувствием. О какой, собственно, борьбе идет речь, мне тоже было непонятно.

— Я вижу, что вы растеряны. Вам, видимо, казалось, что вас никогда не обнаружат? — офицер безопасности вёл допрос в динамичной манере, стараясь воспользоваться фактором неожиданности. — Вы, надеюсь, не будете отрицать, что умеете играть на барабане?