Саид Насифи - На полпути в рай

Из этих «учёных» особый интерес представляют те, которые устроились в правительстве и обеих палатах меджлиса. Выходцы из захолустных деревень, они в чалме и рваном габа [13] Габа — мужская одежда наподобие кафтана. , голодные и измождённые, еле волоча ноги, скитались по свету без цели, без духовного наставника, с пустыми карманами и сумой, наполненной одними алчными желаниями. Спали в ночлежках на голых досках, в холод накрывались чужим тряпьём, их кусали клопы, клещи и блохи. Но вот наконец им повезло — они попали в медресе [14] Медресе — мусульманское духовное учебное заведение. ; для этого ведь достаточно иметь благообразный вид и внушительный голос, а не знания. Там они постепенно стали менять свой облик: с каждым днём чалма на их голове становилась меньше, а наглость больше. В конце концов они добились успеха на этом поприще. Теперь и следа нет от чалмы, габа и аба [15] Аба — халат из тонкой шерстяной ткани, без рукавов. , но на каждом шагу эти учёные мужи считают нужным красноречиво напоминать всем о тех днях, когда они, одинокие и безвестные нищие, вышли из такой же нищей деревни, расположенной где-то близ опалённой солнцем пустыни, где нет ни воды, ни растительности, вышли, чтобы достичь этих вершин. Не зря, видно, один остроумный человек некогда сказал: «Если кто-нибудь, пусть даже на полчаса, ради шутки или на сцене театра намотает себе на голову вместо чалмы хотя бы платок, махните на него рукой — пропащий он человек!»

Но вернёмся к двадцати четырём прекрасным дамам, приглашённым в этот весенний вечер в пышную гостиную госпожи Нахид Доулатдуст. Все они были или нежными жёнами, или подругами тех, о ком мы сейчас рассказали. Ведь не секрет, что ни одно общество, создаваемое в нашей прославленной, подобной раю столице, не просуществует и двух дней, если среди его членов не будет представителей сильных мира сего.

Итак, как только Мехри Борунпарвар опустилась в бархатное кресло с вылезшими пружинами, а Махин Фараз-джун придвинулась к ней и они начали шептаться, все, даже Марьям Хераджсетан, облегчённо вздохнули.

Марьям Хераджсетан подтянула под блузкой фиолетового бархата обвислые, как бурдюк, груди, выпрямилась, помассировала свой двойной подбородок, покрытый морщинами, тёмными пятнами и узлами, поправила серебристую лису и почувствовала вдруг такое блаженство, словно только сейчас освободилась от объятий восемнадцатилетнего юноши или увидела на небе сияющие силуэты райских чертогов.

Видя, что Мехри и Махин, самые лицемерные и лживые из дам, увлечены разговором, остальные занялись делами. Все знали, что, пока эти две подружки, известные своими выходками на весь аристократический Тегеран, не увлекутся какой-нибудь авантюрой, они никому не дадут ни вдоволь почесать язык, ни заняться серьёзным делом. Ведь и в правлении обществ они обычно никому не дают проявить себя, словно все должности, начиная с председателя и кончая инспектором или ещё бог весть каким доходным местом, попали к ним по наследству или были подарены им их наглыми мужьями в свадебную ночь.

Около Махин на стуле сидела вялая, словно осёл, стоящий возле забора в ожидании хозяина, дама и изумлённо смотрела на гостей. Это была жена дипломатического светила, некогда чистое, невинное создание. Без жизненного опыта, без образования, она, выйдя замуж, оказалась в каком-то замкнутом кругу. Господин Али Акбар Дипломаси, её дорогой супруг — да убережёт его аллах! — уже десять лет как тихо, без шума, никого не предупредив, вышел из франкмасонской ложи Тегерана. За эти годы он несколько раз занимал министерские посты, был даже одним из первых министров без портфеля «эпохи демократии» [16] Так называемая «эпоха демократии» — годы правления Мохаммеда Реза-шаха. , а теперь уже восемь лет, с удивительной наглостью втёршись в учёный мир, руководит высшим научным учреждением страны. Сорок лет назад он перевёл какую-то устаревшую книгу по педагогике, полную ошибок и нелепостей. За эти сорок лет мир встал с головы на ноги, но научная эрудиция господина Али Акбара Дипломаси продолжает пребывать всё на той же первобытной ступени.

Этот знаменитый учёный, только и умеющий произносить бессмысленные речи на нескольких мёртвых и живых языках, известен на весь мир от Петельпорта [17] Петельпорт — искажённое Петербург. до Янги — донья [18] Янги-донья — Новый свет, Америка. своей миловидной внешностью, изящной фигурой, тонким носом и очень мудрым лбом, свидетельствующим о чистоте иранской расы и благородном арийском происхождении. И всё-таки для того, чтобы войти в среду аристократов, ему необходимо было иметь жену из знатного рода. Вот он и взял эту наивную бедняжку, наградил её четырьмя детьми и теперь, несмотря на её годы, заставляет паясничать с дамами в великосветских гостиных. Он вводит жену в правления различных благотворительных обществ, хотя она умоляет его избавить её от этой пытки. Раз в неделю машина руководителя высшего научного учреждения страны высаживает несчастную у дома одной из авантюристок, где она вынуждена жалкой тенью маячить в каком-нибудь кресле и помимо воли участвовать в этом грязном маскараде.

Сегодня несчастная жертва с особым нетерпением ждала конца заседания, мечтая поскорее вернуться домой, смыть с себя румяна, снять драгоценности, которые её заставляет надевать муж, и, юркнув под одеяло, горько жаловаться богу на злую судьбу, соединившую её с таким милым, приятным и щедрым мужем.

Бедная Мехри, которая так шумно вбежала в гостиную, выплеснула, как всегда, залпом свою брехню и погрузила свои телеса в кресло, ещё не знала, что выборы уже произошли и председателем правления нового общества избрана Нахид, а секретарём его — Роушан. Можно было подумать, что Махин было специально поручено занять подругу злословием, дабы та не сразу узнала, что её околпачили. Когда закончилась обычная церемония обмена любезностями и заседание пошло своим чередом, Мехри услышала несколько колких фраз, произнесённых Махин, и тут же вдруг заметила у входа в гостиную столик, на котором были расставлены большой мельхиоровый звонок, стеклянный прибор с двумя чернильницами, две ручки и пресс-папье воронёной стали. За столом гордо восседали торжествующие победу и жаждущие новых успехов Нахид и Роушан. Нахид председательствовала, Роушан держала в руке карандаш и на листочках бумаги, украшенных грубыми монограммами Манучехра Доулатдуста, записывала бессмысленные речи, чтобы потом составить протокол «высочайшего заседания».

Когда Мехри Борунпарвар увидела эту картину и поняла весь ужас происшедшего, лицо её так пожелтело от злости, что желтизна проступила даже сквозь толстый слой пудры. Мехри совершенно потеряла самообладание, и это не ускользнуло от зоркого глаза Махин, но ей так хотелось посплетничать с подругой о Марьям Хераджсетан, что даже растерянность Мехри не остановила её, и она продолжала тараторить, правда несколько замедлив темп, словно граммофон, у которого кончается завод. Мехри же совсем не слушала свою милую подругу, её занимала лишь одна мысль — как сорвать собрание.