Юрий Бурносов - Год Мудака

— Квартира двенадцать, — сказали им. — Сейчас станем дверь ломать.

— Чуть не опоздали, — пыхтел Лагутин, топоча по лестнице. — Самое интересное пропустим!

Но самое интересное не пропустили. Дверь высадили, из прихожей заверещала толстая бабища в бигудях. Фрязин ворвался одним из первых, тогда как Лагутина придавили в дверях.

Мудаков в квартире было не продыхнуть. Штук двадцать. Они сидели на подоконниках, на полу, даже в ванной обитали два мудака. Всполошенные грохотом мудаки метались по комнатам, вопили, кто-то лез в форточку…

— А-а, бляди! — радостно закричал толстый оперативник. — Попались!

Как срать, так все время передачу хорошую показывают. А в толчок телевизор не вставишь.

Кукин прикинул, что сможет не срать еще минут десять. А потом, если быстро, минуты в три уложится. Может, как раз на рекламу попадет.

В телевизоре в самом деле было интересное. Первый Президент вытирал слезы, текущие по седым мордасам, и бормотал:

— Ну и шта? Обманули, пнимаешь… Дачу, охрану, пенсию… А шта мне ваша пенсия, если вы меня теперь, как Гитлера какого, судите?

Суд на Первым Президентом, который официально был признан одним из зачинателей мудацкого движения, обещали давно, а показали как-то сразу, не предупредив. Если бы Кукин телевизор не включил, ни хуя бы и не увидел — в программе были какие-то фигурные катания.

Камера показала маленький зал какого-то районного суда, скучную тетеньку-судью, народных заседателей с пропитыми рыльцами. Первый Президент поднял руку — за отсутствием пальцев казалось, что он кажет ею некий сложный, одному ему понятный факофф.

— Это шта за комедия? Мне Сами-Знаете-Кто обещал неприкосновенность и все… это… Я бывший гарант!

Судья как раз собралась что-то сказать, но тут Кукину приперло, и он побежал срать.

Попойка со школьным товарищем Афанасьевым довела Кукина до бодуна и поноса, оба жутко страшные. Но если бодун был снят аспирином и пивом, то понос этим зельям только обрадовался.

Реактивная струя подбросила Кукина над унитазом, едва он успел снять штаны. Вот так, блядь, Циолковский и открыл в Калуге принципы звездоплавания, подумалось Кукину.

— …шта-а… пнимаешь… — доносилось из-за приокрытой двери, а потом Первый Президент вроде как сказал «пизда», но может, и показалось.

Афанасьев, школьный товарищ, рассказывал много интересного. Особенно понравилось Кукину про дураков, которые слабоумные граждане. Он и сам с утра видел одного — солидный такой, даром что весь в соплях.

Суд вершился быстро — не успел Кукин просраться, как Первому уже зачитывали обвинение. Никаких политических статей — хулиганство в виде дирижирования оркестром в пьяном виде там-то, обоссывание шасси самолета сям-то, подстрекательство к бросанию пресс-секретаря в воду… Первый опять показал суду свой непостижимый факофф и затребовал адвоката. Это было интересно, потому что фактически он приравнивался к мудакам, а мудакам адвокаты не положены. Но суд было не наебать.

— Адвоката? — задумчиво сказал судья. — Будет вам адвокат.

Она куда-то позвонила, прикрывая трубку рукою, и в зал ввели потасканного дядю.

— Вот, — сказала судья. — Генри Падла, известный адвокат.

Однако! Мудаку и адвоката-мудака. Лихо, подумал Кукин, но тут ему опять подперло, и он поскакал срать.

В это время Фрязин переключил программу с суда на мультики, чтобы потешить дурака Володю, а сам пошел в коридор. Как раз на стенку вешали стенгазету — яркую, разлапистую. Тут же собрался народ, что было странно — обычно никто газету не читал, разве со скуки.

Фрязин прочел стишок еще раз. В стенгазету писали, конечно, всякое, но такого он не видел.

— А дураки писали, — сказал, проходя, один из оперативников. Второй, несший зачем-то настоящий человеческий череп, поправил:

— Слабоумные граждане.

— Ну да. Они. Это о профилактике дорожно-транспортных происшествий. А в следующем номере должно быть про пьянство.

Один из слабоумных граждан как раз подошел и радостно улыбался.

Фрязин посмотрел на часы — до восемнадцати ноль ноль еще долгонько… Чем день занять? После участия во вчерашней операции их с Лагутиным освободили от дежурства, попросили только посидеть в управлении, может, понадобятся зачем. Лагутин со своим дураком разумно ушел пить пиво, а Фрязин мотался туда-сюда, определив Володю в комнату отдыха к телевизору. Было страшно — в Кремль все-таки… Сами-Знаете-Кто… Как бы чего не вышло, подумал Фрязин, автоматически перечитывая еще раз стихотворение про автомобил.

Потом он посидел в холле под фикусом, почитал какую-то газету, забытую на подоконнике и отчетливо пахнущую селедкой, ничего не понял и сунул ее в урну. Еще раз прочел про автомобил, прикинул, что «ззади» написано с ошибкой, надо «с зади», покурил. Кстати, управление было единственной организацией, где отсутствовали места для курения. То бишь курили везде — чтобы не тратить рабочее время на хождения туда-сюда. Это была одна из многих привилегий сотрудников ВОПРАГ, и Фрязин ею гордился. Особенно когда видел, как пиздят или забирают какого-нибудь горемыку, попавшегося с сигаретой в общественном месте и нарушившего таким макаром федеральный закон «О борьбе с курением». Пиздили, правда, за это несильно, потому что пиздившие тоже курили.

Сами-Знаете-Кто… Вот Сами-Знаете-Кто никогда не курил.

Вернее, было так.

«Когда Сами-Знаете-Кому было семнадцать лет, он начал курить, пить и ебаться.

Он был тогда уже студентом. Или курсантом. И студенты, и курсанты многие курят, пьют и ебутся. А к Сами-Знаете-Кому то и дело приходили его товарищи, тоже студенты. Или курсанты. И почти все курили, пили и ебались. Бывало, закроются в комнате, говорят, спорят, беседуют, а сами, как паровозы, курят, пьют и ебутся.

Ну, и благодаря этому Сами-Знаете-Кто тоже стал привыкать к курению, питью и ебле.

Конечно, для здоровья курить очень неполезно. От этого люди кашляют, мало кушают, худеют и хворают. Но которые уже начали курить — тем не так-то легко это бросить. Тем более пить и ебаться.