Сью Таунсенд - Адриан Моул: Годы прострации

На лице жены заиграла странная улыбка:

— Ну-ка, расскажи мне правду о твоих отношениях с Пандорой сукой Брейтуэйт.

Я не ожидал такого подвоха и растерялся. В конце концов я пробормотал:

— Мы просто добрые друзья.

— Разве? Сообщение, которое ты отправил ей в День коробочек, наводит на иные мысли.

Георгина достала из своей новой сумки блокнот, полистала, а затем ткнула пальцем в страницу:

— «Как грустно, что тебя не было на Р-во».

— Она — моя первая любовь, — объяснил я. — Первая любовь не забывается.

— Еще как забывается, — возразила моя жена. — Первый раз я влюбилась в парня, который заведовал ярмарочным картингом. У него были длинные черные волосы, а на костяшках всех десяти пальцев вытатуированы пауки. Любовь улетучилась, стоило ярмарке уехать из нашей деревни.

Вчера за обедом нас было девять человек, не считая ребенка. Бог весть, как мы поместились за столом — на кухне только четыре стула. Мы принесли два шезлонга из сада, пластмассовую табуретку из ванной, ящик для молока из сарая и даже спустили с чердака детский стульчик Грейси. Все сидели на разных уровнях. Кое-кого было едва видно из-за стола. Обедали по традиции остатками индейки в соусе карри с рисом «басмати» и вкуснейшими чапати (готовить их Георгина научилась у жены Парвеза). Дабы угодить своему отцу, Георгина состряпала вегетарианский карри из несколько сморщенных овощей, валявшихся в холодильнике.

НА ЗАМЕТКУ САМОМУ СЕБЕ: Почему наш холодильник работает совершенно иначе, чем все другие известные мне холодильники? Он не сохраняет продукты свежими, но только портит их.

Крокус явился с сестрой Георгины, Маргариткой, и ее мужем Умником Хендерсоном. Всем, кроме Бретта и Бернарда, они подарили по кружке с картинкой из «Звездного пути».

— Мы не думали, что застанем тебя здесь, — сказала Маргаритка Бретту. — Мы думали, что ты, как всегда, проводишь Рождество на Барбадосе, в отеле «Песочная полоса».

— Бретту изменила удача, — пояснил я.

— А я прекрасно обойдусь без кружки, — сказал Бернард. — Я бойкотирую американские товары с тех пор, как Маккарти устроил охоту на ведьм.

Бретт, сидевший на молочной таре, обвел взглядом всю компанию:

— Кто-нибудь откупорит вино?

Майкл Крокус принес четыре бутылки своего фирменного вина из айвы и сливы. Я не пил эту бурду, но остальным, кажется, понравилось; во всяком случае, никто не плевался. Прежде чем мы приступили к обеду, Крокус раздал всем самодельные рождественские хлопушки. На мой взгляд, бумага ручной выделки с застрявшими кусочками коры придавала им жалкий вид, и взрывались они слишком тихо. Внутри обнаружились крошечные печеньица, усыпанные семечками неизвестного происхождения, и предсказательные записки. На этот раз обошлось без скабрезных шуток, их заменили цитаты из Нельсона Манделы, Канта и Найджела Фареджа, деятеля Великобританской партии независимости. Разумеется, со стороны моего тестя было очень мило позаботиться о праздничных шляпах. Но финансовые страницы «Индепендент», из которых они были сделаны, навевали скорее грусть, нежели веселье. На шляпе матери значилось: «„СЕВЕРНАЯ СКАЛА“: БРАУН НАМЕРЕН ВМЕШАТЬСЯ».

Текст на колпаке отца был перевернут, но мне все же удалось разобрать: «КАЖДЫЙ БРИТТ В СРЕДНЕМ ЗАДОЛЖАЛ 12 700 ФУНТОВ ПЛЮС ИПОТЕКА».

Я снял свою шляпу и прочел: «ДВА С ПОЛОВИНОЙ МИЛЛИОНА БЕЗРАБОТНЫХ».

— Что такое субстандартная ипотека? — поинтересовалась мать, разглядывая шляпу Георгины.

Бретт вскинул голову:

— Это ипотека для тех идиотов, которым не хватает денег на ежемесячные выплаты.

— Нам точно не хватает, — сказала мать.

— Лично я рад, что капитализм загибается, — возвестил Майкл Крокус. — Это означает, что мы можем отдалиться от Европы и зажить простой жизнью. Я предвидел такой поворот событий и обратил все свои сбережения в наличные, которые… — он понизил голос, — положил под матрас, о чем и сообщаю без всяких экивоков. Дурак тот, кто держит деньги в британском банке, и поделом ему, если его разорили.

Бретт заерзал на молочной таре:

— Вы думаете не головой, а задницей, тупой бородатый алкаш.

Отец, который ненавидит Крокуса почти так же сильно, как и я, заметил:

— Ну-ну, Бретт, «алкаш» — это уже перебор.

Георгина переложила красного перца в карри, и очень скоро у нас заслезились глаза и потекло из носа, но, по крайней мере, это обстоятельство вынудило всех умолкнуть — всех, кроме Грейси. Она отказалась от карри, потребовав макарон и сладкий пирог. Воспользовавшись нашим молчанием, дочь затянула монотонные песни, которым ее научили в школе. Каждый раз, когда кто-нибудь прекращал улыбаться или отворачивался, Грейси стучала ложкой по столу и кричала:

— Внимание на меня!

Надо полагать, она переняла это выражение у своей учительницы.

Дневник, я счастлив, что Рождество официально завершилось.

Книжный магазин сегодня закрывается.

Лечения не было. Салли послала меня на ультразвук и анализ крови. Вернувшись в отделение, спросил у Салли, хорошо ли она отпраздновала Рождество в Вулверхэмптоне.

Оказалось, она уехала от родителей вечером 25-го, поскольку дольше не могла выносить, как отец после каждой ложки цокает языком и повторяет: «М-м, ням-ням». Я спросил, когда возобновятся лучевые процедуры.

— Все зависит от результата ультразвука и анализа крови, — ответила Салли.

Поехал в магазин. Мистер Карлтон-Хейес и Лесли были уже там, оба в белых перчатках. Лесли вынимал антикварные книги из застекленного шкафа и передавал их мистеру Карлтон-Хейесу, сидевшему в кресле-каталке. Мистер К.-Х. смахивал с книг пыль сухим помазком для бритья и заворачивал их в ткань, прежде чем сложить в огнестойкую картонную коробку. Я пошел в подсобку варить кофе. Не мог смотреть, как магазин лишают сути. Георгина настаивала, чтобы я поговорил с мистером Карлтон-Хейесом о выплатах по сокращению, но у меня духу не хватило.

Бернард явился к 10 часам и принялся отделять зерна от плевел. Меня поразило, с каким проворством он работал. Я бы долго колебался, решая, что из книг оставить, а что отдать.

— Старик, это проще простого, — сказал Бернард. — Все, что с оружием, кошками или свастикой на обложке, — плевелы, равно как и пышногрудые девицы на фоне замков.

Моя производительность труда была низкой. Я постоянно натыкался на книги, которые давно хотел прочесть. То же самое происходило с мистером Карлтон-Хейесом. Лесли даже покрикивал на него, когда замечал, что мистер Карлтон-Хейес опять погрузился в чтение. В четыре прибыл перекупщик забрать плевелы. Босс отдал всю партию за 275 фунтов. К пяти я совершенно вымотался и прилег на диван. В половине шестого Лесли разбудил меня, они с мистером Карлтон-Хейесом собрались домой. О компенсации говорить было уже поздно. Когда они ушли, я позвонил матери и попросил заехать за мной. Разговаривая, я услышал, как мой голос легким эхом отдается от пустых полок.