Эдуард Дворкин - Кривые деревья

Засим, предъявив публике несколько черепков, Миклухо-Маклай объявил доклад оконченным и под аплодисменты Любови Яковлевны принялся собирать вещи.

— Вы так хорошо сказали, — успокаивала она его потом, когда вместе они вышли на набережную, — и экспонаты просто замечательные!

— Я не собрал аудитории. — Выбросив ногу, Николай Николаевич широко поскользнулся. — Сегодня в Думе выступает Пржевальский, — продолжил он, лежа на тротуаре, — и все пошли туда.

— Не знаю и не желаю знать никакого Пржевальского! — склонившись к упавшему, гневно заявила молодая женщина. — Вы не ушиблись?

Вместе они подобрали вылетевшие из планшета бумаги.

— Николай Михайлович — человек мужественный, — странно выделил Миклухо-Маклай последнее слово. — Знаменитость! Хотите вы того или нет — вам придется уделить ему место на оставшихся страницах эпопеи.

В аптеке они купили горчичный пластырь, и Любовь Яковлевна ловко обмотала им разбитый подбородок любимого.

— Вам надо к фельдшеру. — Она не желала обсуждать Пржевальского и тем затягивать действие романа. — Необходимо измерить температуру, сделать укол от столбняка. Кажется, у вас начинается лихорадка.

— Я уважаю медицину. — Миклухо-Маклай слабо трясся. — Но в данном случае более уповаю на фармацевтику… у меня дома есть хинин… он всегда помогал мне в тропиках…

Остановив извозчика, они зарылись в медвежью полость.

— Я снимаю квартиру на Галерной, — объяснял Николай Николаевич. — В доме 53. Семь комнат, — как будто начал он бредить, — пять окон на улицу, пять — во двор… 600 рублей в год… и еще этот камин в гостиной берет пропасть дров…

— Быстрее… быстрее… гони! — Обеспокоенная молодая женщина что было сил тыкала зонтиком в нечувствительную спину лихача.

Опасно накренясь к перилам, сани пронеслись над полыньями в Неве и встали у доходного маловыразительного дома.

В подъезде с облупившимися исписанными стенами вонько тянуло людьми и кошками. Пошатываясь, Николай Николаевич вынул ключ с седою бородкой, отпер перекошенную липкую дверь, они вошли — и сразу множество фигур со своими биографиями и взаимоотношениями бросились им навстречу.

— Мои друзья, — попытался пристроить их к содержанию Миклухо-Маклай. — Знакомьтесь — нангели или, с папуасского, — женщины… Калмыкова Александра Михайловна из журнала «Русское богатство», а это, в парике, англичанка Маргарита Эмма Кларк-Робертсон, она не говорит по-русски и папуасски… теперь — мужчины… Фаддей Остен-Сакен, князь Мещерский. Во втором ряду (стоят, слева направо) Модестов, Суфщинский, Ярханов и Федор Литке…

— Ни за что! — решительно вычеркнула молодая писательница. — Будет с меня Пржевальского! — Приманив ненужных ей людей на себя, она ловко увернулась, и несостоявшиеся персонажи с воем вылетели из романа.

Любовь Яковлевна заложила дверь на засов.

Они были одни.

Огонь в камине, завывая и изгиляясь, с треском пожирал поленья. Повсюду беспорядочною мужской рукой разбросаны были географические карты, пальмовые ветви, каменные топоры, набедренные повязки, огромные морские раковины, луки со стрелами, черепа и берцовые кости. Принявший порошок хинина Николай Николаевич, подтянув к подбородку колени, лежал под одеялом, и Любовь Яковлевна с ложечки поила его горячим молоком с медом и содой.

— Как будет по-папуасски «хорошо»? — спрашивала она, чтобы вернуть больному ясность мысли.

— Ауэ, — отвечал Миклухо Маклай.

— Дурно?

— Борле.

— Табак? — Она закурила и выпустила дым на сторону.

— Кязь, — чихнул Николай Николаевич.

— Хлеб?

— Лаваш…

Лекарство вкупе с заботливым уходом подействовало довольно скоро, и знаменитый путешественник беспрепятственно смог покинуть свой подвешенный между шкафами гамак.

— Спасибо, милая моя сиделка!.. Хотите есть?

— «Хотение обнаруживается поступком»! — блеснула эрудицией молодая женщина. — Сейчас встану и перейду к столу.

— «Человек не может встать со стула, — с улыбкой процитировал далее заметно взбодрившийся Миклухо-Маклай, — пока его не сгонит с места какой-нибудь побудительный мотив»! — Подойдя к этажерке, он накрутил пружину стоявшего там патефона, выбрал пластинку, и довольно-таки побудительный мотивчик действительно заставил Любовь Яковлевну подняться и даже продемонстрировать несколько танцевальных движений.

— Обыкновенные люди проводят время, талантливые используют его! — естественно и непринужденно молодая женщина раскавычила знаменитый афоризм. — Давайте же используем его для приема пищи!

Изысканные яства не заставили себя ждать.

— Какая прелесть! — прожевав нежнейший кусочек плоти, вскрикивала Любовь Яковлевна. — Что это? Полинезийская собака?

— Не угадали! — Недавний больной весело посмеивался. — Древесная зеленая игуана! Копченая!

— А это? — Гостья набирала в рот чего-то фиолетового и крупитчатого. — Сладкий батат в собственному соку?

— Нет же! — смеялся Николай Николаевич. — Это — душистый папандус с разварными термитами.

— Ну, а здесь что же? — Заинтригованная донельзя, она подцепляла что-то совсем уже ускользающее и трясущееся. — Студень из крокодила?

— Опять мимо! — Знаменитый естествоиспытатель заходился уже так, что не могла удержаться и гостья. — Вы изволите дегустировать… дегустировать… пюре туземных плодов — гаро и аяна.

— Восхитительно! — прямо-таки причмокивала молодая писательница. — Ничего не едала вкуснее!

Потом, расположившись друг напротив друга, они неспешно пили чай с сахарным тростником и жевали бетель с плодом арековой пальмы.

— В Иене, — рассказывал о юношеских сумасбродствах великолепно чувствовавший себя естествоиспытатель, — знаете, университетский маленький городок, патриархальная жизнь и все такое — летом в канун Иванова дня бюргеры организованно отправляются праздновать на тамошнюю горку. Так я заранее туда забрался, вымазал одежду красною, заметьте, краской и лег поперек дорожки. Дождался, пока наткнулись. — Он гулко хохотнул. — Шум! Вопли! Убийство! Труп!.. У них отродясь такого не случалось. Кинулись всем скопом за полицией, возвращаются — естественно, ни трупа, ни следов от него! Помню, я чуть со смеху не помер, а они, наверное, до сих пор обсуждают загадочное происшествие…

— Еще! — отирая слезы, просила изнемогшая Любовь Яковлевна. — Расскажите еще что-нибудь смешное…

— Ну, разве что… в Константинополе, — согнувшись и держась за живот, с усилием продолжил Миклухо-Маклай, — консульство наше… предложило… мне помощь. Угадайте… о чем… я их… попросил?

— Сейчас… попробую, — кусала платок молодая писательница. — Вы… вы… вы им белье послали в стирку!

Николай Николаевич даже опрокинул что-то на столе.