Мартти Ларни - Рассказы

Затем появился еще новый мучитель. Старшая дочь хозяев вернулась из Швеции, где она три года пробыла в пансионе. Девушка достигла того возраста, когда по всякому поводу восклицают «ах» и «ой». У нее стали округляться бедра. Герои кинофильмов порой не давали ей уснуть всю ночь. Она принесла с собой какое-то неуловимое веяние «большого мира». Вернувшись домой, она была «ужасно счастлива» и «умирала от восторга», любуясь анютиными глазками, золотыми шарами и тюльпанами «Прозерпина».

Временный работник старательно избегал встреч с барышней. Тому причиной была известная зависть и неприязнь ко всем баловням судьбы. Прошло две недели, прежде чем девочка заметила Деда. Однажды парнишка принес на кухню дрова, сложил их в ящик и было направился к выходу, как навстречу ему появилась юная барышня и спросила:

— Ты кто такой?

Он оцепенел и, не глядя ей в глаза, ответил сквозь зубы:

— Чего?

Затем он решительно надвинул кепку на глаза и вышел. Сильно не в духе пришел он в разводочную и с яростью принялся плести солому.

— Что, Дед, кофием угостила хозяйка? — окликнул его младший садовник. — Э, видно, не угостила, раз ты такой кислый. А?

В ответ — ни звука. Только шелестела сухая ржаная солома в руках, словно прибрежный тростник под порывами осеннего ветра. Садовник покачал головой и, уходя в жаркую теплицу, проворчал:

— И чего дуется? Сам не знает.

Но Дед молча продолжал свое плетение. Он ушел в себя, в маленький внутренний мир, где скрывались лихорадочно-жаркие грезы. Слава богу, хоть на минуту можно было остаться одному.

Как-то раз хозяйская дочь зашла в разводочную. Она сделала вид, будто ищет отца, хотя сама прекрасно знала, что он с утра уехал в город. Девочка уселась на край упаковочного стола, критически взглянула на бедного паренька с неосознанным чувством своего превосходства, поболтала ногами и начала щебетать:

— А я на будущей неделе пойду в школу домоводства, но только в шведскую. Видишь ли, я теперь знаю шведский язык не хуже финского. А ведь это не всякому дано.

Мальчик молчал. Он не знал шведского языка. Он умел плести соломенные маты, колоть дрова да таскать носилками землю. Но он забыл о своей зависти.

— А есть у тебя какое-нибудь имя? Или только Дед? — спросила девочка.

— Чего? — прозвучал его весьма краткий и невыразительный ответ.

— Мое имя Мэри, оно пишется по-английски: Эм-эй-ар-уай, — продолжала девочка.

Мальчик усмехнулся с легким, снисходительным презрением, как будто он хотел сказать: «Эх ты, кутенок! Играла бы ты лучше в куклы да не ходила сюда мешать рабочим людям. Правда, глаза твои красивы, как небо, но разговор — жалкий лепет младенца!»

Солома кончилась. Мальчик достал новый сноп, одним взмахом ножа рассек стягивающий его жгут — свясло — и начал сортировать солому. Стебли были длинные, гладкие, золотистые, с блеском, как волосы девочки; от них шел приятный запах дымной риги.

Долгое время сидели молча. Лишь из теплицы слышался печальный свист младшего садовника, да снаружи постанывал ветер.

Над стеклянной крышей низко летели серые облака. Они несли снег на своих плечах и были похожи на расчесанную для пряжи шерсть.

Мэри, чье имя писалось по-английски, наскучили баюкающие голоса молчания.

— Тебе нравится эта работа? — спросила она наконец.

— Какая? Плести солому?

— Чего?

Девочка соскочила со стола, подлетела к работнику, и юная ярость охватила ее, как внезапный порыв ветра.

— Неужели у тебя нет других слов, кроме этого «чего»? Теперь я понимаю, почему все называют тебя Дедом. Да ты просто пень! Тебе невдомек даже шапку снять, когда здороваешься с дамой. Фу, как глупо, глупо! Вот и мама говорит, что «это дурь неотесанная»! Ты не знаешь приличий. Невежа!

Маленький временный работник маленького садоводства растерянно смотрел на девочку, потрясавшую кулачками и в детской ярости метавшую свои обвинения. Но все эти взрывы слепого чувства не могли сколько-нибудь тронуть серьезного старца, и, когда девочка, задрав носик, ушла с самым гордым видом, Дед рассмеялся. Впервые за долгое время он смеялся вслух:

— Девчонка!..

Дед был уже в том возрасте, когда готовятся к конфирмации. Беззаботное детство давным-давно осталось позади. Безмерно далеким теперь казался тот день, когда директор народного училища, сунув ему в дрожащие руки свидетельство о начальном образовании, пожелал удач на жизненном пути. Тогда для него закончился определенный период. То, что прежде было позволительно и прилично, в дальнейшем перестало быть приличным и позволительным. Чем дальше вглядывался он в свое прошлое, тем беспросветнее казалось ему детство. Дома вечные ссоры и брань. Ругань, розги и нищета. В школе игры на уроках, записки домой, сидение без обеда и стояние в углу. И лишь изредка маленькие развлечения: приподнять девчонке подол, ущипнуть или дернуть за косу.

Таким было прошлое. Тьфу!

Сплюнув с особенным презрением, он так натянул скользкую джутовую нить, что она лопнула.

Серые тучи заволокли небо над стеклянной крышей. Стало совсем темно. Тучи вывалили свой первый снег и спешно отправились за новой порцией.

Наступила зима.

Самолюбию девочки было нанесено тяжкое оскорбление, и в сердце ее поселилась сладостная жажда мести, требовавшая удовлетворения. Дед представлялся ей подлым злюкой, вокруг которого недаром образовалась пустота безразличия. Неразговорчивость мальчика была отвратительна. Но еще несноснее то, что он совсем не замечал Мэри. Это более чем дерзость! Это ледяная ненависть к господам, которую таили в каждой рабочей семье. Обычно она выражалась в сухости, угрюмости, страшной придирчивости, трудно сдерживаемом желании дать волю рукам.

На следующий день у Мэри не нашлось предлога, чтобы заглянуть в теплицы, и понемногу злость ее улеглась. Но потом она случайно увидела паренька за колкой дров возле сарая, и ее хорошенькие ручки сжались в кулачки. Распахнув окно, она крикнула:

— Эй, Дед! Ступай сейчас же в теплицы. У папы дело есть.

Вонзив топор в колоду, мальчик зашагал к оранжереям. Два работника и хозяин были заняты альпийскими фиалками. Паренек встал у длинного стеллажа и ждал распоряжений.

— Все дрова переколол? — сухо спросил хозяин.

— Нет еще…

— Чего же тебе надо?

— Так ведь у вас… было…

— Что «было»?

— Дело…

Три пары глаз устремились на временного работника с недоумением, равнодушием и насмешкой. Мелькнула в них и улыбка, но без сочувствия. Наконец хозяин проговорил:

— Делай, что велено!

Это был приказ, и особенно большое значение имел тон его. Паренек вышел, странный холодок охватил его сердце.

— Что это с парнем? — недоумевал хозяин. — Работник он хоть куда, а насчет остального…