О. Генри - Постскриптумы

После судьи остается его дочь, Мэбель, восемнадцати лет, необычайно красивая. Вечером, накануне убийства, она показывала в одном из лучших ресторанов города револьвер и топор и говорила о намерении «прикончить старикашку». Жизнь судьи была застрахована на сто тысяч долларов в ее пользу. Никто не подозревает ее в преступлении.

Мэбель обручена с молодым человеком по имени Чарли, которого в ночь убийства многие граждане видели вылезающим из окна судьи с окровавленной бритвой и ружьем в руках. Общество не обращает никакого внимания на Чарли.

Бродяга попадает под трамвай и прежде, чем умереть, сознается в совершении преступления. На похоронах судьи его брат, полковник Смит, не выдерживает и кается, что убил судью с целью завладеть его часами. Мэбель посылает в Чикаго и нанимает для расследования дела искусного сыщика.

Прелестная незнакомка в глубоком трауре приезжает в Плунквилль и называет администрации отеля свое имя: Джейн Бумгартнер. (Инициалы на платке!).

На следующий день сыщик натыкается на китайца, отрицающего, что он убил судью, и арестовывает его. Незнакомка встречает на улице Чарли и, услышав запах его сигары, падает в обморок. Мэбель порывает с Чарли и обручается с китайцем.

Во время следствия над китайцем Джэйн Бумгартнер показывает, что она видела, как сыщик убил судью Смита по наущению священника, руководившего похоронами, и что Мэбель — мачеха Чарли. Китаец уже готов сознаться, как вдруг раздаются приближающиеся шаги. Следующая глава — последняя, и можно с уверенностью сказать, что никому не удастся предугадать ее содержание. Чтобы показать, как это трудно, даем теперь последнюю главу.

Шаги оказываются принадлежащими Томасу Р.Хеффлбомеру из Вашингтонского округа, который представляет исчерпывающие доказательства, что судью убил он в припадке временного помешательства, а Мэбель выходит замуж за человека по имени Томпкинс, которого она встретила двумя годами ранее в Горячих Ключах.

— Кстати о ста сорока миллионах долларов, выплачиваемых ежегодно правительством на пенсии, — сказал один видный деятель представителю «Техасской Почты». — Мне рассказывали, что один человек из Индианы заявил месяц тому назад свое право на пенсию на основании операции, которой он подвергся в прошлую войну. И как вы думаете, о какой операции шла речь?

— Не имею ни малейшего представления!

— Ему отрезали отступление во время битвы при Геттисбурге!

Мистер Шарп. Мне кажется, дорогая моя, что каждый год, пролетающий над твоей головой, приносит тебе лишь новое очарование, выявляет скрытую красоту, увеличивает твою душевную грацию. В твоих глазах сегодня есть что-то пленительно-девическое — как в тот день, когда я впервые увидел тебя. Какое счастье, когда два сердца становятся лишь нежнее друг к другу по мере того, как годы проносятся над ними. Ты сейчас столь же прекрасна, как тогда…

Миссис Шарп . А я и забыла, что у тебя сегодня заседание в масонской ложе. Постарайся вернуться не позже двенадцати, пожалуйста!

Пора положить конец распространению старой шутки о том, что женщины не умеют хранить секреты. Ни в чем черная неблагодарность мужчин к прекрасному полу не проявилась так ярко, как в распространении этой клеветы. Где бы и когда бы человек, считающий себя наделенным чувством юмора, ни вернулся к этой более древней, чем сам мир, теме, которой его братья-мужчины считают своим священным долгом аплодировать, на лице женщины появляется странная, непостижимая, полная жалости, усмешка, понятная лишь очень немногим из мужчин.

Правда в том, что только женщины и умеют хранить секреты. Одному богу понятна та изумительная сила, с какой девяносто девять из ста замужних женщин ухитряются скрыть от всего прочего мира, что они связали себя с существом, недостойным их чистой и полной самопожертвования любви к нему. Женщина может шепнуть соседке, что миссис Джонс уже второй раз перелицовывает свое старое шелковое платье, но если в ее груди есть что-либо, касающееся любимого ею человека, сами боги не вырвут это оттуда.

Слабый мужчина заглядывает в чашу с вином — и смотрите: вот он уже выболтал свои сокровеннейшие мысли развесившему уши случайному встречному! Женщина может щебетать о погоде и глядеть своими детскими глазами в очи хитрейшего из дипломатов, без труда пряча в это время в своей груди важнейшие государственные тайны.

Адам был праотцом болтунов, первым из сплетников — и нам нечего им гордиться. Под грезящим, взывающим к нему взглядом Евы — той, что была создана для его удобства и удовольствия — в ту самую минуту, когда она стояла рядом с ним, любящая, и юная, и прекрасная, как весенняя луна, он, жалкий приживальщик, сказал:

— Женщина дала мне, и я вкусил!

Этот отвратительный поступок нашего прародителя не может быть извинен ни одним джентльменом, знающим свой долг по отношению к леди!

Поведение Адама должно было бы привести к исключению его имени из списков каждого порядочного клуба страны. И тем не менее, с того дня женщина идет рука об руку с мужчиной — верная, преданная и готовая на все жертвы ради него. Она скрывает от света его жалкие пороки, она перетолковывает в обратную сторону его позорные проступки и — главное она молчит… когда одного слова достаточно, чтобы пронзить его дутое величие и обратить его в смятую тряпку!

А мужчина говорит, что женщина не умеет держать секретов!

Пусть он будет благодарен, что она умеет их держать — иначе бы все воробьи на крышах чирикали про его ничтожество!

После того, как в пятницу вечером была поставлена пьеса «В старом Кентукки», трое стариков-приятелей отправились в ресторанчик с непреклонным решением «вспрыснуть». «Вспрыснув» один раз, они «вспрыснули» и другой, и третий.

Когда они почувствовали, что дозрели, то сели за стол и начали врать. Не со злой целью, а естественно по-приятельски, о том, что им приходилось видеть и делать. Каждый из них приводил случаи из своей жизни и, так как небо было безоблачно, то никакого дневного повторения трагедии с Ананием не состоялось.

Наконец, судья внес предложение заказать огромный бокал мятного грога — напитка, исключающего всякую необходимость в щипцах для завивки волос! — и тот, кто расскажет наиболее невероятную историю, получит возможность выдуть весь бокал через соломинку!

Мэр и судья выступили первыми с парой изумительных рассказов на тему о галстуках. Полковник облизнул губы, пересохшие при взгляде на огромный бокал, сверкавший алмазами и янтарем и увенчанный благоуханной мятой, и начал свой рассказ: