Том Шарп - Сага о Щупсах

Так или иначе, по пути к Понтсонам уверенности в будущем у Эсмонда не прибавилось — если у него вообще было будущее, что теперь уже стало менее вероятно. В тот день миссис Ушли вела машину, что обычно она делала как бог на душу положит, вообще с риском для жизни из-за грядущей разлуки с сыном, пусть и сколь угодно краткой, а также, в меньшей степени, из-за уверенности, что Хорэс превратился в злодея, развратника и психа, которого надо сдать в сумасшедший дом. Вера, спустившись утром в кухню, увидела, что муж ладит ножи — вернее сказать, точит — до остроты старомодных опасных бритв. После завтрака — трудной, молчаливой процедуры — она поймала супруга в ванной, все лицо в пене для бритья: он явно собирался побриться ножом, который держали для воскресного мяса и особых случаев. Вера отняла у него нож, по ходу порезавшись, и пришла в ужас от злорадства, разлившегося по лицу Хорэса, и малахольного смеха из спальни, в которой она его заперла.

Вера приняла все меры безопасности: приглядывала, чтобы дверь в его комнату была на замке, спала в соседней, но по ночам с тревогой слушала, как Хорэс мечется за стенкой и маниакально хохочет. В итоге спать у нее получалось так мало, что она отключалась прямо за кухонным столом, приготовив Эсмонду завтрак и вытолкав его поскорее из дому с деньгами на обед и приказом не являться домой раньше семи вечера. От такого недосыпа возникла еще одна проблема: Вера не способна была читать свои любимые романы — ни в свободную минутку, ни даже хотя бы раз в день. Она едва могла позволить себе риск дойти до магазина. В четверг, вернувшись домой из молниеносной вылазки в лавку на углу, она обнаружила, что за время ее отсутствия прибыл мойщик окон. Она с ужасом увидела, что Хорэс, по-прежнему в пижаме, стоит за домом на том месте, где была лестница мойщика, и пристально разглядывает бочку для воды, не обращая никакого внимания на вопли мойщика и его требования вернуть лестницу на место.

— Господи боже мой, скажите ему, чтобы поставил лестницу обратно, — заорал мойщик. — Я застрял у него в спальне на сорок минут, а мне еще в пятнадцать домов надо сегодня успеть. Чертов придурок…

Миссис Ушли сгребла Хорэса в охапку, втащила внутрь и наверх, в его спальню. Отперла дверь, выпустила мойщика, сунула Хорэса в комнату. Разделавшись с этим, заварила себе, как она это назвала бы в нормальных обстоятельствах, «чашечку славного чаю» и попыталась все обдумать. Эсмонд, по крайней мере, будет у Понтсонов, и тогда ей, конечно же, придется… Нет, не может она вызвать Хорэсу психиатра. Он потеряет работу в банке, если его отправят в психушку — и даже если кто-нибудь узнает, что у него нервный срыв. Психушка — не самый политкорректный термин в приличном обществе, но в случае с Хорэсом казался вполне уместным; супруг был психом.

Вот такие мысли клубились среди руин ее собственного разума — немудрено, что машину она вела эксцентричнее обыкновенного. Эсмонд же нервничал и паниковал.

Когда они добрались до коттеджа Понтсонов, Эсмонд почти онемел. Их встретил дядя Альберт, бурливший нарочитым добродушием. Белинда вела себя куда менее воодушевленно, но в конце концов предложила им чаю — тоном, красноречиво сообщавшим, что это последнее, чего бы ей хотелось.

— Заходите же, чувствуйте себя как дома, — сказал Альберт, но Вере было слишком не по себе, чтобы обрадоваться.

— Мне надо возвращаться к бедняжке Хорэсу. Он в ужасном состоянии, — сказала она, прижимая Эсмонда к могучим персям и немедленно залив его слезами. Оторвав себя от сына, она запечатлела, к ужасу Эсмонда, поцелуй на его устах, затем отвернулась и мгновение спустя уже ехала назад в Кройдон к своему однозначно ополоумевшему супругу.

В отсутствие Веры Хорэс провел день замечательно. Ее настолько опечалило грядущее расставание с душкой сыном и предание его этой кошмарной Белинде, что она забыла вынуть ключ из замка в спальне, и Хорэсу удалось вытолкнуть его наружу на подстеленную газету и втащить внутрь. Пять минут спустя он нашел свою бритву в ванной, где Вера ее спрятала. Побрился, надел свой лучший костюм, поспешно упаковал чемодан, закрыл дверь в спальню на замок, ключ забрал с собой и торопливо покинул дом с улыбкой на лице.

То была не просто улыбка — то был оскал триумфатора. Впервые за все время брака Хорэс Ушли чувствовал себя свободным человеком — обновленным, отринувшим эмоциональные оковы, в которых держала его чертова жена.

Неделя, которую он провел в постели, имитируя безумие, — топотание и маниакальный хохот по ночам, когда Вера должна была прислушиваться, — ушла на раздумья. И Хорэс решил наконец, что с него хватит. Хватит с него Веры, ее чудовищных родственничков и этой тихушной твари, его сыночка. Он не вернется в банк. Не нужна ему зарплата, раз у него теперь нет никаких обязательств. Он годами откладывал деньги в частный пенсионный фонд, но еще больше сделал на биржевых играх — этот капитал лежал на номерном счете в швейцарском банке, и ни о том, ни о другом его клятая супруга не ведала. Теперь пусть сама хлопочет о себе и своем мерзком сыне.

Хорэс спустился по Селхёрст-роуд и, шагая мимо «Лебедя и сахарной головы», паба, в который он не имел обыкновения заглядывать и где его никто не узнает, зашел и заказал большой виски — отпраздновать.

Он уселся с выпивкой в дальний угол и задумался, каков будет его следующий шаг. Должен быть радикальным. Надо уезжать из страны, очевидно: Вере и в голову такое не придет. Она слишком боялась летать, да и сам он раньше не тяготел к полетам. Но теперь он — свободный человек, обновленный, и ему плевать, каким транспортом передвигаться, главное — чтоб как можно дальше.

Поскольку чета Ушли боялась летать, за рубежом они ни разу не были, и Хорэс понял, что ему перво-наперво нужно достать себе паспорт. Он толком не знал, как это делается, но стоило задуматься, что к чему, как у него возникло ужасное подозрение: придется заполнить уйму анкет, получить подписи на фотографиях у врачей или коллег по работе. Ему как-то раз пришлось ставить официальную визу на снимке некоего сомнительного типа по фамилии Дженкинз, младшего клерка, собиравшегося в Амстердам на свою холостяцкую вечеринку. Хорэс и первый-то шаг не мог осуществить быстро: в субботу фотобудка в почтовом отделении после обеда не работала.

Хорэс приуныл от такого ограничения свободы, но скоро взбодрился: ему в голову пришла свежая идея. Допив виски, он отправился в банк, отпер дверь и отключил сигнализацию. После чего заперся изнутри и вскрыл сейф с личными документами клиентов. Около часа он проковырялся во всяких завещаниях, старинных облигациях выигрышных займов, хрупких и поблекших любовных письмах, хранившихся в сейфовых ячейках, но в итоге нашел паспорт с фотографией, хоть как-то похожей на него. Может, и не идеальный вариант: паспорт принадлежал некоему мистеру Людвигу Янсенсу, родившемуся в Елгаве лет семьдесят назад, но тяжкий груз недавних событий отразился на внешности Хорэса, и при плохом освещении фотография должна была сойти за правду.