Феликс Кандель - Люди мимоезжие. Книга путешествий

– Дед, это кто?

– Нашенский, – пояснил дед. – Вася-биток.

– А она?

– Из дом отдыха. Он их тут колупает. По списку.

Мой невозможный друг уже стоял на коленях:

– А у тебя там чего?

– База туристская – вот чего. Сорок одних коек, и все незанятые.

Мой друг возбудился сверх меры, скоком скакнул на ноги.

– Дед, давай поначалу рыбки наловим!

– Наловлено, – сказал дед.

– Дед, давай ушицы наварим!

– Наварено, – сказал дед.

Сели. Разобрали ложки. Поломали хлеба краюху.

– Дай Бог подать, – сказал дед истово. – Не дай Бог принять.

Приладились. Откусили хлебушка. Разом черпнули.

– Жидковатая, – сказал друг.

– Не ешь, – сказал дед.

Обиделся. Отложил ложку.

– Дед, да ты знаешь, кто мы?

– Не залупайся, – сказал дед.

После чего мы развязали рюкзак, достали, разлили, выпили. Дед занюхал корочкой.

– Магазинная, – сказал уважительно. – У нас такую не пьют. У нас своя.

Достал, показал, бултыхнул: муть поднялась с донышка.

– Дед, – заорал мой друг, – не открывай! Не открывай, дед, я себя знаю!

Дед не послушал – открыл.

Как кулаком ударило. Через ноздри в мозг. Бряк! – друг мой завалился. Ему от запаха плохо. Ворона на лету – бряк! И ей плохо. Один я не бряк. Я за рулем. Мне нельзя

– Свекольная, – сказал дед. – Сам гнал. Коня на скаку остановит.

Мой друг приоткрыл один глаз, посмотрел на нас с ехидным прищуром да и говорит из глубин опьянения:

– Роспись водкам. Водка из крапивы. Водка из Божьего дерева. Водка из травы чечюни. Водка из травы пионии. Кумышка. Извинь. Полугар с пенником. Да для тезоименитства государыни: коричной водки, анисовой, приказной, гвоздичной, кардамонной, кишнецовой – по четвертной склянице.

– Вот, – говорю деду. – Знай наших! Протрезвеет– ничего не помнит.

Примчался на запах Вася-биток, глотнул из бутылки мутной отравы, ухнул, крякнул и назад, в барак, за тем же делом.

Примчался от озера, через кусты – с лица тёмен, глотнул, заулюлюкал и назад. Только пятно мокрое оставил. Одно углядели: нос с хороший сапог. Да глаз красный. Да сам в прозелени.

Мой друг сразу протрезвел:

– Дед, это чего?

– Нежить, – пояснил дед и зачерпнул ушицы.

– Чего, чего?

– Водяник. Дедушка водяной. Погреться.

– Понятно, – сказали мы хором и оглянулись на озеро.

Озеро внизу засинело, загустело, утекала куда-то легкая, беззаботная голубизна, а взамен наливалось глухое, тягучее, томительным беспокойством ночи.

Красные гроздья заметно почернели.

Лист желтый терял на глазах цвет.

Рябь пробежала от берега, как по коже вспугнутой лошади.

Тяжелым плеснуло у мостков.

Воронка уткнулась книзу, будто всосали со дна воду, лопнула с тугим чмоканьем.

Бурун прошел под орешником, мощный бурун вспененной воды.

– Сом, – сказал дед. – Конь чёртов. С реки приходит.

Прихватил губой бумагу, ссыпал табачку из кисета, ловко укрутил ладную цигарку одной рукой. Запалил, привалился по-удобному – время к разговору.

– Ездите? – спросил для начала.

– Ездим, – ответили.

– А чего ездите?

– А чего нам не ездить?

И подлили ему магазинной.

– Дед, – спросил невозможный мой друг, – озеро как называется?

– Тебе зачем?

– Интересуемся.

– Озеро наше, – затемнил, – без дна. Никто еще не доныривал, и лесы не хватало.

– А ты при нем кто?

– А я при нем в сторожах.

И замолк, как проговорился.

Еще подлили магазинной.

– Дед, а дед. Тебе кто платит за работу? Город?

– Город, – сказал. – С вашего с города ноги протянешь. Мне озеро платит. По инвалидности. Виновато – вот и кормит.

Дальше говорить не пожелал.

Даже стакан отставил.

Долили остатки. Вытряхнули до капли. Пододвинули.

– Пей давай. У нас много.

Вздохнул, опрокинул, занюхал корочкой: с такого с угощения положено отдаривать.

– С нежитью, – сказал с неохотой, – на спор тягался. Год целый не бриться, не стричься, соплей не сморкать, нос не утирать, одежи не переменять. Молодой был, озорун, дурак нагольный: взял да и выиграл. Он на меня со зла щуку и напустил.

И замолчал.

– Дед, – раскричался мой друг, – не полощи мозги! Такого и быть не бывает!

– Ясное дело, – сказал дед. – Сами не темные. Я ее потом поймал, щуку-то. Где, говорю, моя рука? Куда подевала? – И закончил с поучением: – Там она нас, тут мы ее.

– Дед, – сдался мой друг, – а он хоть какой? Вредный или не слишком?

– Когда как, – сказал. – А ты шильце ему кинь, мыльце, голову петушиную. Сапог худой с портянкой – задобрить. Водочки вылей в омут, хлебушка покроши: это он уважает. Деды наши лошадь топили на угощенье. Где у нас теперь лошади? Всех перевели... Трактор, вон, утопили спьяна на тот год, ужас как осерчал, рыбу всю перемучил.

– Дед, – говорю, – а он куда девается с прогрессом жизни?

– Раньше, – сказал, – в старые времена, его уж и на развод не было: всю нежить закрестили. А нынче опять развелось. Церквей нету, вот и ладь с ним.

4

Пришагал из барака Вася-биток, привел за руку девочку-телочку. Шла – опадала в коленях, глаза прикрывала блаженно.

Вася подсел к костерку, подхватил котелок с ушицей, стал глотать через край жидкую гущу с костями. Девочка стояла возле, перебирала подол, вздыхала шумно и взволнованно.

– Нас в дом отдыхе кормят, – басом сказала девочка. – Первое-второе, на заедку – компот.

Мой невозможный друг положил на нее внимательный глаз:

– Слушай, тебе помощники не нужны?

– Нужны, – сказал Вася-биток. – Девок приводить. Пока ходишь взад-назад, время идет.

– Так, да? – насупился друг. – А ну пойдем, отойдем.

– Пойдем, – сказал Вася и отставил пустой котелок.

– А чего это я пойду? – передумал мой друг. – Мне и тут хорошо.

Посвистел независимо.

А Вася-биток на это:

– Тут меня ребята прихватили. Из дом отдыха. Девок отбивать?.. Я из их и зачал лапшу крошить. Гнал до самого города. Жикнул – готов! Жикнул – другой! Воротился – этаж обработал. Да сестру-хозяйку впридачу.

Помолчали.

Прикинули.

Представили зримо.

Девочка-телочка задрожала, как лист осиновый.

– Некогда мне с вами, – сказал Вася. – Турурушки перебирать. Девок много, а отпуск у них малый – двенадцать дён. Всех не обгулять.

И повел ее назад, в дом отдыха.

Заорал уже за кустами:

– Девка, стоя на плоту, моет шелкову фату. Прошла тина, прошла глина, прошла мутная вода...

А она в ответ нежно и жалобно:

– Лучше в море мне быть утопимой, чем на свете жить нелюбимой...

И нет их.

Друг мой обиделся – губы побелели.

– Дед, – сказал, – меня огорчили. Песку к сердцу присыпали.

Подхватил непочатую бутылку и пошел вниз, к озеру, в темноту.

Я за ним: утонет еще.

Ушел на мостки, на самый их край, лил водку в озеро, бурчал-выговаривал: