Александр Федотов - Записки матроса с «Адмирала Фокина» (сборник)

После оглашения всего списка, годки, как положено по статусу, попали на хозяйственные объекты для привилегированных флотских сословий: на овощную базу и хлебозавод. А нас, карасей, определили на то, что осталось, в моем случае – на чистку свинарника. По этому поводу я не особо переживал. Не плохо, конечно, на овощной базе арбузы погрызть, но говно за свиньями чистить – тоже органика. Мне даже стало как-то любопытно, вроде как экскурсия в зоопарк.

Нас погрузили на машину и под конвоем одного рябого карася из дежурного караула повезли на свинарник. Задача, которую поставили перед нами по прибытии на место, была предельно проста: шлангом отмыть деревянные загоны от поросячьего «помёта».

Рябой караульный, скучая, наблюдал за нами, брезгливо морщась от естественного запаха. Он расположился на ящике из-под бутылок, прислонив рядом свой автомат. Караульный оказался безобидным малым, не то, что тот отмороженный «чурка» на вышке. Он не тыкал в нас автоматом, но иногда всё же неуверенно возражал, когда мы курили или стреляли сигареты про запас у привыкших к нашей наглости работяг.

– Не положено. Если проверяющий заметит, меня же к вам посадят, – занудно ныл он.

– Не ссы, салага! Будешь гундеть, тебя точно завтра к нам посадят, как того, кто тут гундел до тебя… – ткнул ему кулаком в грудь старожил кичи, годок.

Этот годок почему-то, к нашему недоумению, попал не на овощную базу, а с нами на свинарник. Нам, карасям, он сразу же разъяснил: – На овощной базе машины разгружать надо, а там одни годки, напрячь некого. А здесь карасей море. Вот вы здесь за меня план перевыполняйте пока, а я отдохну малость…

Он уселся рядом с рябым караульным. Спорить с ним никто и не собирался.

– Эй ты, дух! – закричал вдруг годок на бледного долговязого морячка. – Ты что дерьмо на переборках оставляешь?

– Голова болит, – промямлил Бледный.

– Причём тут, сынок, свинячье дерьмо и твоя голова? Заболел он. Ты что, доктор Айболит?! Драй, давай!

Работа на свинарнике оказалась несложной, растолкай свиней, разбрызгай шлангом фекалии по стенкам и все дела. В общем лафа, как в санатории! Да ещё сердобольная свинарка, у которой сын, как оказалось, тоже где-то служит в армии, принесла в конце работы на всю ораву огромный песочный торт! Я с удовольствием откусил сочный кусок от своей доли угощения: Вкуснота!..

Отчаянный визг, похожий на душераздирающий нечеловеческий вопль, прервал наше пиршество. Мы подскочили побежали на шум. Два мужика тащили по узкому проходу свинарника здоровенную свинью. Тащили на забой. Обречённая свинья отчаянно упиралась, явно чувствуя, что туда ей идти было никак нельзя. Она билась, визжала, не соглашаясь идти той привычной дорогой, которой до этого безропотно ходила каждый божий день своей жизни. Но силы были не равны. арканом, пинками и криками её, упирающуюся, в конце концов выволокли на двор. И тут я увидел, что наш годок напросился это дело исполнять. Ехидно улыбаясь, он подошел сбоку к зажатой в угол неожиданно притихшей свинье и сильным ударом воткнул ей в сердце здоровенную заточку. Свинья корчилась в луже крови, а он, довольный, торжествующе посмотрел в нашу сторону. Мы, как по команде, отвернулись от него и молча разошлись по своим местам. Доедать торт мне уже не хотелось.

Вскоре наступило время ехать назад – на кичу. Только тогда мы хватились – нет рябого караульного. Кинулись искать. Нашли быстро: бедолага пригрелся на зимнем солнышке и уснул там, где сидел, на ящике, откинув голову на стену свинарника. «Калаш» сиротливо лежал рядом.

– Карася надо проучить… Будет знать, как из-за сигарет гундеть, – с деловитым оживлением предложил неугомонный годок, уже освободившийся от живодёрской работы. Он осторожно поднял с земли лежавший у ног караульного автомат, отошел в сторону и спрятал его в разбросанном на земле сене. Закончив с автоматом, он вернулся и заботливо потрепал за плечо тихо посапывающего стража:

– Эй, зёма…братан…брата-а-ан… подъём! – ласково протянул он.

Рябой карась очнулся и какое-то время оторопело обводил всех заспанными глазами, соображая, что с ним произошло. Вдруг его как будто подбросило. Он начал метаться между нами с перекошенным от ужаса лицом.

– Чё, зема, потерял чего что ли? – заботливо спросил годок, по-отечески кладя руку на плечо карася.

– А-а-автомат… – заикался караульный.

– Не понял… – участливо склонил к нему ухо годок.

– Автомат не видели?..

– Чё?

– Автомат?!.. Не брали?… – по щекам рябого караульного уже катились слёзы.

– Ты, чё, блин, братан, автомат просрал?! – годок до предела выпятил из орбит и без того луповатые глаза.

На карася было жалко смотреть. Еще теплящаяся надежда покидала его лицо, уступая место голому ужасу.

– Ну, теперь тебе писец, братан, – добил карася годок: – Потеря оружия, сон на боевом посту. От двух до пяти лет дисбата. Это, если не расстреляют… Выведут в чисто поле, поставят лицом к стенке и пулю в лоб двумя очередями… Вешайся, дух…

У караульного подкосились ноги. Он пошатнулся и точно бы шлепнулся на землю, если бы мы не подхватили его. С него было достаточно, а то ещё хватит инфаркт, отвечай потом. Отойдя в сторону, годок лениво ковырнул ногой сено: – Слышь, братан, я тут нашел кое-что, погляди-ка?…Не твой?

– Мой!!! Мой автомат!!! Ребята, спасибо! Мой!!! – просиявший карась прижал автомат к своей груди, готовый обнять и расцеловать своего спасителя.

Годок благодушно осадил его порыв и, потрепав по плечу, добавил:

– Че б ты без меня делал, салага. Последний раз тебя спасаю. Ладно, помни мою доброту. Чтоб больше я не слышал, что ты из-за сигарет здесь гундишь и к завтраму пачку родишь, понял?

Благодарный карась понял. Он хлопал глазами и только счастливо кивал, даже не думая возражать.

На киче пребывало два контингента арестантов. Большинство, такие же как и я, сидели здесь по всяким мелочам: за водку, за макароны, за самоволку, но дальше по коридору были другие. Там в угловой камере сидели настоящие зэки, военнослужащие-уголовники, попавшие сюда за уголовные преступления: разбой, грабежи, избиения, убийства. Они сидели здесь, дожидаясь суда, транспортировки в тюрьму или «касатки», то есть решения по своей кассационной жалобе. Это были серьезные ребята. Они сидели здесь не как мы – сутки, неделю, от силы две, они сидели месяцами. Большинство из них ждала зона, и им было всё «по-барабану»: и годки, и конвой. Они-то по-настоящему и держали кичу. Их не пускали ни на двор, ни на работы. Из камеры их выводили разве что на допрос или в гальюн. Но они использовали эти моменты относительной свободы на всю катушку для утверждения на киче своего главенствующего положения.