Владимир Елистратов - Рассказы

А в прошлом году я опять должен был лететь в Муанг-Тай. По делам. Вместе с Мишей.

Сначала мы прилетели в Бангкок, в местный университет. Был сезон муссонов. И с неба, как из жемчужного сита, сеял мелкий теплый дождь, качая какие-то горячечные, тревожные орхидеи.

Золотые женственные будды в гулких монастырских дворах под дождем жарко потели золотом и блаженно улыбались, как одалиски в хаммаме.

Беззубо жамкала, обсасывая днища хрупких лодок, тяжелая малахитовая вода в каналах Бангкока.

Ночами в сладком соевом смоге Бангкок рычал, как огромный неоновый тигр. И сердце мое, помню, стучало, как раскаленный орех. И было как-то по-подростковому жутко и радостно.

Когда мы покончили с делами в университете, мы на несколько дней слетали на остров Пхукет. И не просто так. Дело в том, что Миша еще в Москве однажды неожиданно спросил меня:

— Слушай, а хочешь попробовать стать буддой?

— Ничего себе вопросик…

— Я тебя спрашиваю: хочешь?

— Ну, предположим, хочу.

— Сделаем, — сказал Миша с интонацией Крамарова из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». И поведал следующее. Слушайте.

На острове Пхукет, в Андаманском море, есть бухта Пханг-Нга. В бухте Пханг-Нга есть морской тоннель. Надо заехать в этот тоннель и ровно «за восемь вздохов до заката» очутиться в гроте Тхам-Лот.

Восемь — потому что в буддизме есть «Великий Восьмеричный Путь к Нирване».

Если ровно на твоем восьмом вздохе, вернее — выдохе, солнце коснется моря, непременно на восьмом, твоя жизнь закончится нирваной и ты станешь буддой. Не прямо сейчас, конечно. А в глубокой счастливой старости.

Вот такие мистические дела.

Мы плыли по бухте Пханг-Нга на моторной лодке, от которой оставался шлейф, похожий на плавленое стекло. Журчание воды напоминало далекий детский смех.

Ветер пах прохладным замшелым камнем, и казалось, что ветер — зеленый. Море постоянно меняло цвет: оно было то чернильное, то аквамариновое, то нефритовое.

Возле тоннеля Миша заглушил мотор и перешел на весла и шест.

В тоннеле было оглушительно тихо. Вопросительные всхлипывания воды только подчеркивали эту тишину. Блики воды на сводах — откуда-то из детства. Или из прошлой жизни.

Мы начинаем вплывать в грот Тхам-Лот. Предзакатный воздух плотнеет, сгущается, приобретает васильковый оттенок.

Мы заворачиваем за крайнюю скалу грота и видим золотой шар солнца. Это именно золотой шар. Вот он: литой, с искрящимися шероховатостями. Кажется, что его можно потрогать рукой.

— Начинай дышать, — говорит Миша.

Я глубоко вдыхаю и выдыхаю. Раз, два, три…

Начинает приятно кружиться голова.

Я делаю восьмой вдох и восьмой выдох. Мне кажется, что у меня темнеет в глазах. Но — это солнце касается моря и тут же, как по волшебству, мгновенно превращается из золотого в кроваво-красное.

Миша смеется:

— Успел?

— Кажется, да.

— Буддой, значит, будешь…

Значит, буду. А скорее всего нет. Потому что все это, конечно же, всего лишь красивая туристическая сказка. Но разве в этом дело?

Главное — что солнце можно было потрогать рукой. И что вода была — как детский смех. И что тревожно качались под дождем орхидеи. И с блаженных муссоных будд стекало золото. И так сладко пелось и пилось в тук-туке.

Разве не так?

Посвящается Петеру из Мюнхена

Меня пригласили в Мюнхен прочитать несколько лекций. В местном «Литературном Доме». Я приехал. На неделю. С женой. Все-таки Мюнхен, Бавария.

По-немецки я не говорю. Но первая же услышанная мною на улицах Мюнхена фраза была мною понята. Мало того — она была немецкой до мозга костей.

На переходе моя супруга решила по доброй московской привычке перейти улицу на красный свет. Машин не было. Миловидная немецкая бабушка, чем-то неуловимо похожая на дедушку, строго и назидательно сказала:

— Юнге фрау, дас ист рот.

С этого момента мы переходили улицы только на «грюн». А на «рот» — ни боже мой! Хотя ни одного «постового» я в Мюнхене так и не увидел.

А выражение дедушкоподобной бабушки в нашей семье стало крылатым. Потянется, например, супруга, сидящая на диете, за шестым пончиком, а я ей:

— Юнге фрау, дас ист рот.

Действует очень эффективно.

И всё же: в Мюнхене переходить улицу на красный — всё равно, что в Москве, напившись, лезть в драку с милиционером на трёх вокзалах.

В Берлине толпы немцев, турков и китайцев переходят улицу на «рот». В Мюнхене — ни одного.

Потому что разница между Берлином и Мюнхеном, между Бранденбургом и Баварией — как между Чукоткой и Краснодаром. Я, конечно, преувеличиваю, но не очень. Пару слов о Мюнхене и Баварии я все-таки скажу. Не удержусь.

Бавария и Мюнхен — это поразительное сочетание почти маниакального порядка и ликующего изобилия. Тут было всё. Тут спутаны главные нити европейской истории, культуры и геополитики. Такое ощущение, что это не страна («земля», что по сути одно и то же) с территорией меньше Тверской области, а — как минимум — пол-Европы. А то и полмира. Привожу общеизвестные факты.

Здесь, в Мюнхене, была изобретена масса самых неожиданных вещей: от фильтра для кофеварки (изобретатель — женщина) и летательного аппарата до компьютера.

Здесь произошла настоящая мировая революция в искусстве, когда в 1911 году на выставке группы «Синий Всадник» полунаш-полунемецкий Василий Кандинский продемонстрировал свою первую абстракционистскую картину.

Мюнхен вообще — пуповина революций. Хотя по этимологии «Мюнхен» — город монахов (M;nchen), поскольку начинался он с монастыря.

Здесь зародился нацизм. 24 февраля в пивной «Хофбройхаус» (Hofbr;uhaus) со своей национал-социалистической программой выступил Адольф Гитлер. А через три года устроил «Пивной путч».

«Хофбройхаус» жив-здоров. Там и сейчас выпивается ежедневно более 10000 литров пива. И никаких программ и путчей. Народу там — как в советском шалмане. Пока к тебе подбежит вспененный официант со вспененной же кружкой (что-то вроде загнанного коня с веткой сирени) — можно три раза выучить немецкую грамматику.

Здесь же, в Мюнхене, можно сказать, зародился большевизм. Тут на Кайзерштрассе,46 в 1900–1902 гг. жил господин Майер (Ульянов-Ленин) и трудился над книгой «Что делать?». Тут же издавалась «Искра», впоследствии ставшая «Правдой».

Ленин — умер. Хотя и остался «живее всех живых».

Кайзерштрассе — тоже жива-здорова. Красивая улица в грюндерском стиле.

В Мюнхене в 1919 году была провозглашена первая в истории Европы Баварская Советская Республика. Советская Бавария прожила меньше трёх недель. Сейчас о ней напоминает только пиво «Красная Бавария», довольно вкусное. Как, впрочем, и все более чем 700 сортов баварского пива (по числу пивоварен: это, кстати, четверть всех пивоварен мира). Если вы захотите продегустировать все баварские сорта пива — вам потребуется почти два года: по сорту на день.