Владимир Елистратов - Рассказы

Улун, рассказывал Жуй, сыграл в истории Китая особую роль. Когда китайцы в течение тысячи лет пили зеленый, белый и желтый чаи, они их просто пили и все. А вот под оолонг придумали особую чайную церемонию. «Простая» церемония была и раньше, но тайваньцы ее раскрутили (не путать с японской, она совсем другая). Улун следует заваривать в особом чайничке, особым образом, переливать, из особой чашечки для вкушения особого аромата в другую особую чашечку для вкушения особого настоя, последовательно нюхая чашечку за чашечкой, но не облизывая их. Улуны знамениты своим ароматом. Все это со мной скорпулезно проделывал Жуй.

— Узнаёшь? — спросил он, наливая в нюхательную чашечку.

Я узнал. Этот был тот самый ностальгический, пахнувший моим детским подмосковьем Те Гуаньинь.

В предпоследний «красный» вечер Жуй объявил:

— Красный — цвет богатства и счастья. Поэтому тот, кто пьет хун ча, обязательно будет счастливым и богатым. Как у тебя дела со стулом? — внезапно спросил он.

Я растерялся.

— Да так… Какой стол, такой и стул. Как у всех, — промямлил я, отпивая «хуна». «Хун» тонко, обволакивающе пах черносливом.

— Хун ча тонизирует, — как ни в чем ни бывало продолжал торжественно декламировать Жуй. — Он прекрасно хранится. Он восстанавливает силы и очищает кровь. Если у тебя проблемы со стулом в смысле «совсем не получается», пей зеленый чай, если у тебя «слишком хорошо получается», пей красный чай.

С тех пор я так и делаю. И всё «получается как надо».

Последний, шестой, «черный вечер» Жуй начал с того, что отвел меня на кухню и показал целую коллекцию темно-бурых лепешек-блинов, похожих на мины. Это и был черный «пуэр». История пуэра, как я узнал в этот вечер, самым прямым образом соотносится с историей выдержанных французских вин, особенно — с историей коньяка.

В сущности, что такое коньяк? Это случайно сильно перебродившее вино. Коньяк был открыт случайно, можно сказать, по недоразумению. Пуэр тоже.

Есть такая легенда (одна, впрочем, из многих): в славном китайском городе Мэнхай, что в провинции Юньнань, которая тогда отнюдь не славилась своими чаями, скорее наоборот, как-то раз заскладировали несколько тонн премерзкого зеленого чая, самого низкопробного. Никто не хотел его покупать, продавцы уже забыли про него, покупатели даже и не знали. Прошло несколько лет, и какой-то туманный китаец зашел на склад и, заткнув нос пальцами, сказал «пу хао и сы», что можно перевести по-разному. Например: «что-то нехорошо», «почему-то очень нехорошо пахнет», «в этом заключается какой-то очень неправильный смысл» или «извините, но идите вы все в …». Все эти переводы правильные. Потом в этот ангар зашел другой китаец, то ли более умный, то ли более пьяный, но вдруг он решил, что эта куча сгнившего чая замечательный товар, который нужно немедленно реализовать. Так на рынке чая появился «пуэр».

С пуэром надо быть осторожным. Пуэр бывает разный. Бывает настоящий пуэр, который несколько лет (не менее 7) томили, подобно изысканнейшим французским винам, в подвалах провинции Юннань. Тонкость в том, что чай должен тлеть, медленно и печально, перебраживать, томиться и т. д. и т. п. сам, в сухом прохладном подвале. На это в современном Китае сил и терпения нет почти ни у кого. Поэтому китайцы придумали более быстрый способ — пуэр томят, перебраживают, «насилуют и опускают» с помощью «современных технологий ферментирования», как то: сваливание чая в одну кучу под тентом на солнце, смачивание водой сомнительного качества и перемешивание этого гумуса местным китайцем под крики «уо цхао!», что в самом скромном переводе на русский означает «дерьмо жизнь!». Любой пуэр, который вы купите в любом конце земли — 99 из 100 процентов, будет тем самым из серии «дерьмо жизнь!» Но если честно, и он не плох, совсем не хуже тех прессованных плит грузинского зеленого чая, которые у нас продавались в СССР. А настоящий пуэр можно приобрести в самых элитных магазинах самых элитных городов, типа Москвы, Лондона и т. д. за несколько тысяч долларов. Или же — за пару долларов в Юннани. Если у Вас есть терпение, то Вы можете купить зеленые лепешки пуэра и хранить их лет шесть-семь в темном помещении при температуре от 15 до 20. Но, нам кажется, надо быть уж очень большими любителями чая, чтобы заниматься такой некрофилией. Впрочем, Жуй именно этим и занимался. Зато каждая лепешка давала тысячу пятьсот процентов прибыли. Ай да Жуй!

Надо отдать должное Жую: он угостил меня самым изысканным и дорогим пуэром. Пуэр пах, как разогретый на солнце чернозём. Потом я отведал и шу-пуэр «искусственно состаренный». Он откровенно отдавал задумавшейся рыбой, подпорченным заломчиком. Может быть, я и извращенец, но мне в целом понравилось. Нравятся же людям французские сыры, пахнущие носками сантехника. Прав был Фёдор Михайлович Достоевский: «и ко всему-то подлец человек привыкает».

«Какой же хороший человек Жуй! — думал я, возвращаясь домой с лепешкой дешевого пуэра под мышкой, — приобщил меня к такому замечательному делу. Теперь вот я разбираюсь в чаях. Я продвинутый. Я буду здоровым и проживу сто лет!»

Никто не спорит: Жуй — хороший человек. Но все-таки он китаец. Одно другого не исключает, но это далеко не одно и то же.

Словом, наша романтическая история в Жуем закончилась так.

На седьмой день Жуй отвез меня на китайский склад чаев, где-то в Мытищах, и я накупил товара, сам того не заметив, на триста долларов. Потом на «жуевские чтения» и, как следствие, на мытищенский склад попали все мои родственники, друзья и знакомые, а также родственники друзей моих знакомых и знакомые друзей моих родственников. И каждый оставил Жую все, что смог. У друзей знакомых моих родственников очень широкая душа.

Последние десять лет я действительно, слава Богу, себя отлично чувствую. Но почти половина зарплаты уходит на очень дорогие хуны, пуэры, люи, хуаны, улуны и баи. Я с удовольствием созерцаю черных дракончиков, согреваюсь желтыми сэндвичами и наслаждаюсь пунктуальным стулом. Остальные жуевцы занимаются тем же самым.

Жуй поднялся на нас. Очень скоро он перепоручил нас дальнему родственнику знакомого своего друга и занялся перепродажей крупных партий чая. Я встретил его где-то полгода назад. Жуй очень обрадовался встрече. Я тоже. Он пригласил меня в свой новый дом на Николиной Горе.

Жуевские вечера десятилетней давности проходили в маленькой однокомнатной квартире в Чертаново. В новом особняке Жуя было столько же комнат, сколько плюшек пахучего пуэра на его старой чертановской кухне. Мы поболтали. Вспомнили прошлое. Все было отлично.

Жуй, как и положено, угостил меня чашечкой чая. Ее на серебряном подносе внесла голубоглазая блондинка с ногами каждая длиною в полтора Жуя. Из чашечки свисала веревочка с этикеткой «Липтон». По тридцать два рубля пачка.