Герман Дробиз - Вот в чем фокус

— Так вы говорите, что развинтили эту аппаратуру, чтобы наковырять из нее датчиков?

— А то что же? Не в комиссионку же сдать.

— Но датчики вы могли взять из лабораторного фон­да или заказать в институтском отделе снабжения... в конце концов попросить на время у силовиков.

— В лаборатории лишних никогда не найдешь, в от­деле снабжения с оформлением морока, а попросить — кто же даст?

— Снова прикидываетесь? Точно вчера институт кончили. Разве вы не понимаете, к чему ведет это от­винчивание? Не догляди лаборант, так ведь вся бы ус­тановка взорвалась, вы людей убили бы.

— Господь с вами, гражданин следователь! Зачем убивать? Что мы, экстремисты какие?

— А отчего, по-вашему, происходят аварии? Отвин­ти два-три прибора — вот тебе и взрыв!

Денис усмехается и недоверчиво щурит на следова­теля глаза.

— Ну! Уж сколько лет всей лабораторией отвинчи­ваем и, как говорится, без паники, а тут — взрыв... Если бы я насос демонтировал... или, допустим, кон­денсатор оторвал, ну, тогда, пожалуй, взорвал бы, а то... тьфу!

— Но вы же прекрасно понимаете: измерительные устройства следят, чтобы параметры установки не вы­ходили на уровень аварийных!

— Это мы понимаем... Мы ведь не все отвинчиваем... Оставляем. Тем более у них все продублировано...

Денис зевает и достает сигарету.

— В прошлом году в вашем НИИ, у мотористов, двигатель вразнос пошел, фундамент разнесло,— гово­рит следователь.— Теперь я понимаю...

— Ничего вы не понимаете. Я же объяснил: все у всех таскают. У мотористов, может, как раз сило­вики и свинтили. А лаборант этот — новенький, без вся­кого понятия. Вот и хватает за шиворот и тащит...

— Когда у вас делали обыск, то нашли еще один прибор... В каком месте вы его отвинтили и когда?

— Это вы про осциллограф, который возле кисло­родных баллонов лежал?

— Не знаю, где он у вас лежал, но только нашли его. Когда вы его отвинчивали?

— Я его не отвинчивал, его мне Игнатий Семеныч дал. А тот, что на стеллаже, мы вместе с Митрофаном снимали.

— С каким Митрофаном?

— С Митей Петровым. Неужели не слыхали? Из­вестная фигура: измерительные контуры делает и пред­приятиям продает. Ему много всякой всячины требует­ся. На каждый контур одних датчиков, считайте, сот­ни три. Но я в этом бизнесе не участвую.

— Послушайте. Вот передо мной уголовный кодекс. Статья девяносто восьмая: умышленное уничтожение или повреждение государственного имущества... или об­щественного... наказывается исправительными работа­ми на срок... Вы человек грамотный, не могли этого не знать!

— Представьте, не знал. И не понимаю, при чем тут я? Да спросите любого научного сотрудника, без датчиков разве что целые градусы ловить или там сан­тиметры. А кому они нужны? Другое дело — микроны...

— Помолчите, пожалуйста.

Наступает молчание. Следователь быстро пишет.

— Мне идти?— спрашивает Денис, поигрывая за­жигалкой.

— Нет. Я должен взять вас под стражу.

Денис вопросительно смотрит на следователя:

— Как под стражу? Гражданин следователь, мне некогда, мне в лабораторию надо, с Егора за транзи­сторы тридцать рублей получить.

— Помолчите, вы мне мешаете.

— Под стражу... За что? Не крал, не дрался. А если вы насчет контуров сомневаетесь, то не верьте Петрову, креста на нем, халтурщике, нет.

— Последний раз прошу: помолчите!

— Молчу, молчу...— Денис взволнованно закурива­ет.— Поймите, у нас в НИИ трое Григорьевых!

— Уведите,— приказывает следователь.

— Трое нас,— бормочет Денис, пока его выводят из кабинета.— Кузьма с Митькой левачат, а Денис отве­чай... Судьи!

Это небольшое, можно сказать, ничтожное происшест­вие имело место в одном из бесчисленных дворов ог­ромного города зимой и разворачивалось на фоне быст­ро густеющих сумерек и в условиях крепчающего к ночи мороза. Турбобурин вышел из подъезда в чем был, а именно: в ковбойке, пижамных штанах и без пальто. Объяснялось это тем, что он крепко выпил, и было ему очень тепло. Да и вообще он был здоровый и ве­селый мужик и не так уж много вреда приносил семье и производству. Польза же от него и там, и там была несомненна: хоть и с похмелья, но кое-что производил, а заработанное делил между пропоем и семьей в до­вольно благородной пропорции.

И не настолько уж он был пьян, чтобы без вся­кой цели выйти на мороз и поплыть в сумерках через двор в самый его отдаленный угол. Для чего же тогда в правой руке Турбобурина покачивалось изящное пласт­массовое ведерко, наполненное кухонными отбросами?

Выбросить эту дрянь к чертям собачьим, чтоб жена перестала ворчать и вмешиваться в скромное субботнее винопитие Турбобурина с заветным другом Игорехой Коловоротовым, в их интереснейший диспут на многие злобы дня,— такова была задача.

Хоть и не идеальной прямой, но уверенно и неот­ступно приближался он к цели своего путешествия; пра­вая рука надежно вцепилась в ведерко, левая помахи­вала в такт какой-то прекрасной мелодии, вольно и плавно текущей через его внутренний мир.

Непринужденно, в полном согласии с раскачиваю­щим его ритмом откинул Турбобурин крышку с бака и по широкой, смелой дуге разогнал ведерко, наме­реваясь опрокинуть его по достижении зенита, как вдруг...

— Здрасьте!— изумленно произнес он.

В самой середке почти доверху засыпанного бака сидел, или, скорее, лежал сизый голубь. Несмотря на то, что мгновение назад над ним взметнулась и с гро­мом рухнула навзничь тяжелая железная крышка, а вслед за тем, затмив полнеба, взвилось и едва не опустилось ведро, он не только не испугался, но, если можно так выразиться, пренебрег чем-то ответить на эти грозные события. Он спокойно смотрел на человека круглыми красноватыми глазками.

— Ты чего тут расселся?! Кыш!

Голубь отвернулся.

— Ты что, пьян?— пошутил Турбобурин.— Дыхни!

Он нагнулся и шумно потянул носом. Пахло гнилью и едва уловимым теплом. В недрах бака шли процессы разложения.

— Мерзавец!— воскликнул Турбобурин.— Нашел тепленькое местечко и рад. Это оттого, что ты птица, у тебя принципов нет. Вот я... разве я добровольно залезу в помойку греться? Позор!— крикнул он голубю прямо в его несуществующие уши и воодушевленно спел знакомую с детства песню, замечательно перевирая слова: «Летите, голуби, лети-ите! На вас нигде управы нет!»

Голубь слушал с вежливостью хорошо воспитанного, но смертельно уставшего человека.

— Ну, двигай, двигай,— попросил Турбобурин.— Не буду же я тебе на голову сыпать. Не имею права. Я — гуманист.

О том, что он гуманист, Турбобурин услыхал от себя в эту минуту впервые в жизни, но это ему очень понра­вилось.

Голубь поежился.

— Старик,— сказал Турбобурин,— ты, конечно, не в курсе: на кухне остался мой большой друг Игоре- ха Коловоротов. Нам надо еще о многом поговорить. Между прочим, мыслящий человек. Но если я задер­жусь, жена его выгонит. Или, еще хуже, он все до­пьет без меня. Будь и ты гуманным, освободи поме­щение. Кыш!