Герман Дробиз - Вот в чем фокус

— Однажды мне было шестнадцать лет,— вспомнил Опрокиднев,— я шел по улице со своим дядей. Несколь­ко раз он оборачивался и говорил: «Какая девушка!» Тогда я спросил: «Дядя! Что вы в них находите?» Тог­да дядя ответил: «Доживи до моих лет». И вот я дожил до его лет, и в полном объеме сбылось пророчество дяди.

— Ближе к делу,— попросил Аабаев.

— Товарищи! — заверил Опрокиднев.— Все женщи­ны нашего института привлекают меня своей загадоч­ной привлекательностью и будут привлекать ею всю жизнь. И у гробового входа не забудутся хрупкие очер­тания старшего инженера Марианны Власьевны, упругие шаги заведующего лабораторией Наказаньевой Е. А., тронутые ласковым загаром руки молодой лаборантки Клары. А разве можно пройти мимо внимательных глаз официантки нашей столовой Вероники? Равным обра­зом было бы преступлением не коснуться в этом воп­росе роскошных натуральных волос архивариуса Кле­ментины Стоппер! Давно я, кстати, не любовался игрой неонового света в ее задумчивых кудрях, несмотря на ежедневные посещения архива, где стройный стан млад­шего библиотекаря Анастасии Н. влечет меня своим странным изгибом.

— Стоппер ушла на пенсию,— объявил Джазовад­зе.— Прошу тебя, Опрокиднев, выбирать только из штат­ных должностей.

— Не будем формалистами,— обиделся Опрокид­нев.— За сборную регбистов нашего института вот уже второй год играет небезызвестный Клокотайло. И раз­ве не мы нанимали в прошлом году артель инвалидов для поездки на уборку свеклы в подшефный совхоз?

— Ты что же, Опрокиднев,— спросил Чубарик,— толкаешь нас на подставку?

— Ни в коем случае,— удачно парировал Опрокид­нев.— В разбираемом нами вопросе мы свободно обой­демся своими кадрами. Возьмите Наталью Сергеевну с ее коленями. А Шараруева, с ее едва располневшими боками? А Соня, с ее тонкой беззащитной шеей? А Рита, с ее красивым, широкоплечим мужем? А...

— Опрокиднев,— сказал Курсовкин.— Если бы мы сомневались в твоем кругозоре, мы бы тебя не позвали. Кого конкретно ты предлагаешь на мисс нашего инсти­тута?

— Конкретно на мисс нашего института,— сказал Опрокиднев,— я предлагаю начальника моего отдела Эдуарда Фомича Буровина.

Так сказал Опрокиднев и внимательно посмотрел на собравшихся.

— Мы ничего не имеем против Эдуарда Фомича в личном смысле,— сказал Курсовкин.— Товарищ Буровин отличный производственник, умелый руководитель про­ектных работ. Но, во-первых, он не женщина. Во-вторых, все-таки надо признать, что он не очень красивый.

— Я удивляюсь, товарищи,— запротестовал Опро­киднев.— Какая красота для вас важнее? Красота На­тальи Сергеевны, архитектура различных частей ее тела и их подчас весьма прихотливых сочетаний — или под­линно духовная красота нашего современника Эдуарда Фомича Буровина? Если хотите знать,— закричал Оп­рокиднев,— наша мисс должна быть... Или, вернее, наш мисс... Или, еще точнее, наше мисс прежде всего долж­но быть красиво своим трудом! И, если уж хотите знать все до конца, поинтересуйтесь, какое мисс собирается выставить наш основной соперник в районном масштабе, трест «Монтажсистематика»!

— Какое? — спросил Аабаев.

— «Монтажсистематика» выставляет в качестве са­мого красивого человека своего коллектива главного инженера товарища Промышлянского. И я не представ­ляю, как будет конкурировать с этой солидной фигурой какая-нибудь там загорелая чертежница Марина, с ее пусть даже ногами, и даже Клементина Стоппер, с ее роскошными натуральными волосами из японского ней­лона. Удивляюсь вашей беззаботности, товарищи!

— Этого мы не знали,— сказал Курсовкин.— Сейчас я его приведу.

Вскоре он втащил в комнату упирающегося Буровина.

— Мужики, поймите меня правильно,— умолял Бу­ровин.— У меня принципиально неверные черты лица. Никаких шансов. Только родной институт опозорю. Да посмотрите же на меня объективно!

Все объективно посмотрели на Буровина и вздох­нули.

— Был бы я таким, как Опрокиднев,— раздраженно заметил Буровин,— тогда другое дело. Посмотрите на него.

Опрокиднев, подбоченившись, стоял в центре ком­наты — сильный, красивый, молодой. Его задорный нос сапожком, его румяные щеки, его чисто промытые уши вызывали в душе образ овощного рынка в урожайный год: лаковые пупырчатые огурчики, розовая картошка, бордовая свекла, крутобокие томаты, прохладные духо­витые охапки укропа... Крепкой природной красотой был красив в эту минуту техник Опрокиднев.

— Иди, Опрокиднев,—сказал Курсовкин.— Твоя идея, ты и иди. Ждем тебя с победой.

— Какое могло быть соревнование,— объяснял на следующий день Опрокиднев,— если я даже побриться не успел. А в других организациях кандидатуры еще за месяц были посажены на диету. И потом, возьмите самое мисс, товарища Промышлянского. Ведь он — глав­ный инженер. А я всего-навсего старший техник. До­статочно, что я обошел Синедухина с асфальтобетон­ной фабрики, хоть он и зам. главного технолога, и оттеснил его на третье место. Нет, товарищи, надо было посылать Буровина, тогда имели бы мисс. А если бы меня предварительно повысили хотя бы до старшего инженера, то за Планету не ручаюсь, но мисс Европа-75 трудилась бы среди вас — это говорю вам я, Опрокиднев, крупнейший специалист в этом виде спорта.

Однажды Опрокиднев разочаровался в жизни и ре­шил покончить жизнь самоубийством.

В обеденный перерыв он подошел к профоргу Курсовкину и сказал:

— Товарищ Курсовкин! Я принял решение уйти из этой жизни. А поскольку сегодня только второе число, прошу вернуть мне взносы, уплаченные мною вчера за текущий месяц.

— Сегодня я тебе верну, а завтра ты сам вернешь­ся? — спросил Курсовкин.— Что тогда?

— Товарищ Курсовкин,— сказал Опрокиднев.— Я ухожу туда, откуда не возвращаются.

— Аабаев! — крикнул Курсовкин,— Ты слышишь? Опрокиднева переманили в «Монтажсистематику».

— С удовольствием бы ушел вместе с тобой,— за­вистливо сказал Аабаев.

— Нет, Аабаев,— вздохнул Опрокиднев,—Туда луч­ше уходить по одному.

— Правильно,— согласился Курсовкин.— А то пани­ка поднимется, и вообще никого не отпустят.

— Извините,— твердо сказал Опрокиднев,— но мне пора. Прощайте, больше не увидимся.

— Отчего же? — удивился Курсовкин.— Заходи, всег­да будем рады видеть.

— Лучше вы ко мне заходите,— уклончиво ответил Опрокиднев и вернулся к себе в отдел.

Там он обошел всех сотрудников и тепло попрощался с ними. В эту скорбную минуту он сумел для каждого найти особенно нежные, чуткие слова. И только с Шараруевой простился молча.

— Я люблю тебя, Шараруева,— сказал он.— Я лю­бил тебя больше, чем Наталью Сергеевну, Марианну Власьевну и Наказаньеву Е. А., вместе взятых. Давай простимся молча.