Анита Лус - Джентльмены женятся на брюнетках

И тут Дороти сказала, что, может быть, по мнению судьи эта квартира и может считаться законной, но, по мнению Дороти, это самая беззаконная из всех квартир, в которых она когда-либо бывала.

А тем временем Клод с Лестером приехали в Париж и сразу окунулись в жизнь полусвета, как только смогли найти, где он находится. И пока французские юристы неспешно раскручивали колесо правосудия, Глория посоветовала Дороти расслабиться и осмотреться, чтобы извлечь пользу из путешествия.

Ну, то есть я хочу сказать, Дороти знает мир, поскольку она ездит за границу каждый год и все свое свободное время проводит в Париже, а Глория даже знакома с настоящими французскими людьми. Так что ей известна настоящая правда о них — а именно, что у французов очень, очень возвышенные идеалы. Ну, то есть я хочу сказать, что мы, американцы, всегда считаем, что французская любовь безнравственна, и только потому, что французы содержат такие неприличные места, куда мы, американцы, можем сходить, когда бываем в Париже. Но французы никогда не ходят туда сами и на самом деле они содержат неприличных примадонн для денег, а не для любви.

И миллионы нас, американцев, ездят в Париж каждый год, но не встречаются с французами в дружеских компаниях. Потому что французы очень замкнуты и никогда и не подумают позволить нам, американцам, попасть к ним в дом. И настоящие французские люди никогда не общаются ни с кем, кроме как друг с другом, и никогда не ходят в дом ни к кому, кроме как к друг другу.

Так что Глория посоветовала Дороти попробовать познакомиться с какими-нибудь французскими людьми, чтобы больше узнать о мире. Дороти, как всегда, спросила: «Что же они могут знать о мире, если они никогда и никуда не ходят и ни с кем не общаются?»

Ну и тут Глория так рассердилась, что Дороти в конце концов пообещала постараться и стать mon dame, что по-французски означает «светская женщина», и даже научиться чему-нибудь по-французски. И Дороти говорит, что первое слово, которое она выучила по-французски, было «свинья», которое всегда использовалось перед упоминанием иностранного имени, ну, например, «свиньи американцы», «свиньи англичане», «свиньи немцы», «свиньи итальянцы» ну и так далее.

И вот наконец Дороти получила возможность познакомиться с французом — настоящим, неприступным и разборчивым. Ну, то есть я хочу сказать, что как-то раз Дороти отправилась из своей квартиры в отель Крийон, чтобы встретиться с Глорией и вместе с ней пойти на ланч. И на Елисейских полях один французский джентльмен с огромной бородой проявил к ней на панели личный интерес. Ну и Дороти подумала, что он, должно быть, ошибся, потому что она считает, что любой, у кого такая огромная борода, должен думать только о том, что будет ему по силам — ведь Дороти еще не успела узнать, что французы остаются очень, очень большими волокитами, независимо от того, каких размеров бороду они отрастили.

Ну и Дороти совсем не обратила на него внимания, но его это, похоже, нисколько не смутило. Тогда Дороти остановилась и сказала, что, даже если он неделю просидит в кресле у парикмахера, он все равно будет не в ее вкусе. Но француз не понимал английского и продолжал следовать за Дороти.

И тут Дороти увидела двух французских полицейских, которые о чем-то спорили друг с другом на углу улицы. Ну и Дороти подошла к ним и попросила сделать что-нибудь с этим французским джентльменом.

Но тут французский джентльмен зашел в маленькую уборную у края тротуара, и Дороти не могла объяснить полицейским, что ей от них нужно. Однако полицейские были вежливы и очень желали бы помочь попавшей в беду американке, так что один из полицейских вынул свои часы и показал ей время, а другой указал, как пройти к «Америкэн Экспресс». И после этого они вновь вернулись к своему спору. Так что Дороти ничего не оставалось, как пойти дальше. Ну и, конечно же, французский джентльмен тут же вышел из своего убежища и бодро последовал за ней.

Тогда Дороти снова остановилась и предупредила джентльмена, что он может плохо кончить. При этом Дороти понадеялась, что выражение ее лица достаточно красноречиво и будет для него яснее слов. Однако он, похоже, был из тех, кому нравятся решительные девушки, и вновь последовал за ней.

И когда Дороти дошла наконец до «Крийон-отеля», она быстро вошла в холл и решила, что наконец-то ей удалось сбежать от бородатого. Но, стоя в холле и ища глазами Глорию, Дороти почувствовала бороду у своего плеча. И, повернувшись, увидела, что это, конечно же, был он.

И тут терпение Дороти лопнуло, и она влепила ему пощечину. Сказать, что он был оскорблен — значит, ничего не сказать. Собрав все свое мужество, он двинул Дороти в челюсть и сбил ее с ног.

Тут подбежала Глория, помогла Дороти подняться и отвела ее в уборную, чувствуя себя в унизительном положении. Потому что Глории было очень, очень стыдно даже подумать о том, что американская девушка могла бы ударить французского джентльмена. Ну, то есть я хочу сказать, что вот такие случаи и создают нам, американцам, в глазах французов репутацию людей ужасно невоспитанных.

И после этого, говорит Дороти, она решила, что пусть французы гуляют друг с другом, а она лучше будет гулять в американском баре вместе с такими же, как она, тоскующими по родине американцами. Ну и, конечно же, одним из таких американцев оказался Эдди Голдмарк из «Голдмарк-фильм», который только что потерял все свои деньги. Потому что оказалось, что в его жизни произошла огромная финансовая катастрофа, а то положение, в котором пребывала Дороти, сделало ее идеальным слушателем.

Потому что оказалось, что Эдди Голдмарк прибыл в Париж шесть месяцев назад, полный энтузиазма американского киномагната, намеренного открыть в Париже настоящий Дворец американского кино с вентиляцией. Ну и он осмотрел все театры Парижа и наконец выбрал большой театр на Большом бульваре, при этом его энтузиазм был безграничен. Он тут же знакомится с французом — владельцем театра, и покупает у него этот театр, и платит за него деньги, и все видится ему в розовом свете.

Но потом мистеру Голдмарку пришлось столкнуться с тем, с чем сталкивается любой американец, желающий хоть чем-то обновить Париж. Потому что, во-первых, француз, который продал ему театр, был не единственным, у кого было законное право на этот театр. Ну, то есть я хочу сказать, что всякий раз, когда театр в Париже меняет хозяина, француз, который продаст его, всегда следит за тем, чтобы сохранить за собой законные или какие-то другие права, которые давали бы ему возможность участвовать во всех последующих сделках, когда бы они ни совершались. И если театр простоит века, от дней Наполеона например, то число французов, ухитрившихся так или иначе сохранить на него свои права, действительно впечатляет.