Анита Лус - Джентльмены женятся на брюнетках

Так что французы посыпались на мистера Голдмарка со всех четырех четвертей Парижа, и у каждого на руках была какая-нибудь бумага, которую американцу следовало непременно приобрести, чтобы покупка театра была вполне законной.

И тут мистер Голдмарк стал мало-помалу терять энтузиазм, поскольку ему приходилось платить французу за французом, поток которых, казалось, никогда не иссякнет.

Однако же настало время, когда французы перестали появляться, и мистер Голдмарк решил, что может наконец вплотную приступить к осуществлению своих планов.

Вот тут-то он и узнал, что парижские театры святы и неприкосновенны, и вы не можете установить в них вентиляцию, пока не предстанете перед правительственным комитетом по архитектуре, который хочет знать: зачем? Потому что в древние исторические времена, говорит Дороти, людям, которые ходили в театр, было все равно, чем они пахнут, а французы любят сохранять все свои старые традиции.

Ну и этот правительственный комитет вскоре сообщил мистеру Голдмарку, что нечего, мол, нам, американцам, захватывать всю Францию и устанавливать такие вещи, как вентиляция, в таком историческом месте, как Париж. И будущее мистера Голдмарка сразу стало выглядеть очень, очень мрачным.

Однако в конце концов один влиятельный француз отвел его в угол и сообщил, что за пятьдесят тысяч франков все будет в порядке. Ну и мистер Голдмарк не стал сопротивляться, а заплатил пятьдесят тысяч франков и вздохнул с облегчением, думая, что его беды остались позади.

Однако на самом деле они у него были впереди, потому что в тот же вечер французское правительство ушло в отставку, забрав с собой влиятельного француза и пятьдесят тысяч франков мистера Голдмарка впридачу. И на следующее утро мистер Голдмарк увидел перед собой совершенно новый состав французского правительства.

Но к тому времени решимость мистера Голдмарка сделать то, что он задумал, стала сильнее законов природы, и он, стиснув зубы, смело встречал каждое новое французское правительство, которые все лето сменяли друг друга. И все платил, и платил, без ропота и сожалений.

Но всякий, кто знаком с историей Франции и помнит, как изо дня в день менялись тогда французские министры, может получить хотя бы слабое представление о том, во что это обошлось мистеру Голдмарку, если считать в долларах и центах.

Время шло, и наконец настал тот день, когда мистер Голдмарк заплатил стольким правительственным французам, что практически достиг точки насыщения. И независимо от того, каким бы скромным и незаметным ни был тот или иной новый член нового правительства, он был уверен, что рано или поздно, но мистер Голдмарк и ему заплатит.

Наконец все устроилось, и как-то утром, ясным и ранним, мистер Голдмарк приступил к обновлению своего театра, имея на руках достаточное количество самых разных документов, чтобы заткнуть ими рот почти любому.

Мистер Голдмарк зашел в фойе театра и обнаружил там подрядчика, который поджидал его. Они собрали компанию французских водопроводчиков и повели их в театр, поскольку первое, чем мистер Голдмарк решил заняться, был старый исторический французский туалет.

Но когда они дошли до него, в дверях туалета их ожидала пожилая дама, служительница туалета, на лице у которой была написана решимость, а в руках — законный документ. И мистер Голдмарк сразу понял, что ему на хорошем французском языке предлагают войти в исторический туалет только через труп.

Ну и тогда призыв о помощи немедленно был послан адвокатам и переводчикам, и вышла целая история. И оказалось, что эта пожилая леди звалась мадемуазель Дюпон и что двадцать пять лет назад у нее была безумная любовь с одним французом. Но время шло, и наконец наступил день, когда французу пришлось послушать свою семью и жениться на своей невесте. Тем более что на мадемуазель Дюпон уж стали сказываться приметы возраста и бесполезно было отрицать, что самое время для нее выбрать себе новое «maytiny», что по-французски означает «карьера». И для того, чтобы быть уверенным, что она никогда не будет нуждаться, француз купил для мадемуазель Дюпон право на аренду этого исторического туалета сроком на двадцать пять лет в качестве прощального подарка. И мадемуазель Дюпон использовала лишь пятнадцать из этих двадцати пяти, так что теперь имела еще законных десять лет и потому стояла на своем.

Ну и тогда мистер Голдмарк, как обычно, достал чековую книжку и авторучку и спросил: «Сколько?» Но мадемуазель Дюпон с гордостью ответила, что ее «дело» не продается. Мистер Голдмарк решил, что это лишь обычная уловка и предложил ей больше. Но мадемуазель Дюпон вновь отказалась.

Тогда он предложил ей столько, что это было бы больше тех чаевых, что она могла бы получить за всю свою земную жизнь. Но оказалось, что мистер Голдмарк встретил наконец достойного противника. Потому что мадемуазель Дюпон не только ЛЮБИЛА свое «дело», но было здесь и нечто другое, более сентиментальное: ведь это все, что у нее осталось на память о безумной любви. И потому продать сей исторический сортир она бы не смогла. Ни за какую цену!

Вот тут-то и узнал американский киномагнат мистер Голдмарк, что такое настоящие французские люди, которые не продаются и не покупаются везде и всюду! И именно они и есть настоящие, подлинные, честные французы, о которых мы, американцы, постоянно слышим, но с которыми никогда не сталкиваемся. И мы, американцы, встречаем миллионы французов другого сорта и думаем, что это и есть французы.

И когда мистер Голдмарк услышал окончательный приговор из уст мадемуазель Дюпон, он был готов, похоже, бросить все и хлопнуть дверью, потому что решил, что для него все кончено. Поскольку мысль о Дворце американского кино с доисторическим французским туалетом не вызывала в нем энтузиазма.

Потому что во всех своих мечтах он представлял себе два туалета — один для леди, а другой — для джентльменов, и оба с вентиляцией и — непременно! — с водой, которая действительно течет из крана, как это всегда бывает у нас в Америке. И он не мог заставить себя изменить мечте, и потому мадемуазель Дюпон и стала той соломинкой, которая переломила спину верблюда. Мистер Голдмарк бросил все и отказался от своей затеи.

И вот теперь он лишь слонялся по Парижу, ожидая, пока не улетучится его популярность в Америке, а нью-йоркские друзья не забудут окончательно его хвастливые намерения показать французам, что такое настоящий американский Дворец кино с водой в сортире и вентиляцией.

Ну а Дороти так и потратила все свое время в Париже, беседуя с мистером Голдмарком и обмениваясь с ним мнениями о Французской республике, и упуская все самые благоприятные возможности, пока наконец французский судья, взглянув на Лестера, не даровал Дороти развод. Так что домой, в благословенную страну Америку, Дороти возвращалась уже свободной.