Владимир Надеин - Три карата в одни руки (сборник фельетонов)

— Да, Марсель не волокёт!..

Гена был состоятельным сыном состоятельного родителя. Это было его должностью, званием, ученой степенью, социальным положением и пропуском на изысканные культурные мероприятия, где выступающие соревнуются в знаменитости, а присутствующие — в дефицитности обнов.

Знаменитость Гены покоилась на том, что он неизменно выигрывал конкурсы дефицитности.

Отец Гены, Николай Христофорович, прошел большой путь от какой-то невнятной малозначительной должности до шеф-повара крупного санатория. Его шашлычное мастерство снискало ему воистину невероятную популярность. Во всяком случае дальние родственники, а также лица, родственную степень которых можно было передать только с помощью математических формул, покидая навсегда сей мир, дружно завещали Николаю Христофоровичу дома, автомобили, сберегательные книжки и фамильные драгоценности.

Зная скромность прижизненных доходов этих граждан, вы никогда бы не предположили за ними подобной щедрости. Но поскольку факты дарения становились очевидными лишь тогда, когда любые вопросы к дарителям полностью теряли материалистическую основу, следователям ОБХСС оставалось утешать свое законное любопытство той мудростью, что воля покойного священна.

Казалось бы, Гена должен бы трепетно относиться к памяти тех, кому он был обязан всем. Между тем даже имена их, не говоря об отчествах, давались ему с большим трудом. Хотя, впрочем, не с таким, как закон Ломоносова — Лавуазье.

В школе Гена прошел все возможные стадии, ни в чем, однако, не изменяя самому себе. В начальных классах он был шалуном, в средних — трудным подростком, в старших — балбесом, Только в последней четверти последнего школьного года он как-то пересилил себя, являясь на уроки через день, и получил в итоге вполне удовлетворительный аттестационный балл — чудо, без которого поступление Гены в вуз было бы просто невероятным.

Вскоре невероятное стало очевидным, и Гена занял свое место на студенческой скамье. То есть, разумеется, это место было чужое, но Гена с такой уверенностью подъехал к нему на «Жигулях», подаренных папе троюродной свекровью его золовки, что всем преподавателям стало ясно: этого молодого человека надо запомнить сразу, потому что такая возможность будет предоставляться нечасто.

Сколь ни трудно было гренадерам Суворова перетаскивать пушки через заснеженные Альпы — все это семечки по сравнению с теми титаническими усилиями, которые требовались от папы, чтобы кантовать Гену сквозь перевалы институтских семестров. Однако дипломная работа его была написана с блеском, который восхитил всех. Пожалуй, он восхитил бы и самого Гену, если бы он был способен пересказать свою работу своими словами. Или хотя бы прочитать.

Но на чтение у Гены просто не было времени. К моменту окончания института он был уже вполне сформировавшимся потребителем, который умел на ощупь отличить «штатные» джинсы от позорных самостроков и наослеп — виски «Белая лошадь» от виски «Королева Мери». В его глазах застыла холодная наглость того, кому не нужно носить с собою ключи, потому что все двери распахиваются сами.

Но все же было, случалось и такое, что двери захлопывались — правда, не перед ним, а за ним. Когда накапливается слишком много паров виски, это редко проходит бесследно. По крайней мере для окружающих. Имели место выбитые зубы, изодранные костюмы, оскорбленные личности. Судя по количеству возбужденных дел, Гена вообще был легко возбудимой натурой. И все же до суда дело не доходило. Неутомимый папа с поразительной убедительностью доходил до умов и сердец пострадавших. Вставлялись новые зубы, рваные костюмы заменялись неношеными, причем повышенной дефицитности, а оскорбленные, как оказывалось, не так уж дорожили своими личностями. В итоге милиции осыпали заявлениями такого елейного слога, будто пострадавшим твердо обещано изумрудное колье, полученное по наследству от только что упокоившегося деверя внучатой кузины.

И Закон, лишившийся гражданского сотрудничества тех, кого он призван защищать, вынужден был отступать от того, кого призван наказывать. И престижная «Волга», сменившая несолидные «Жигули», уносила от заслуженной кары возомнившее о всесилии ничтожество.

Уносила. Но, разумеется, не навсегда.

Поминать веревочку, которая, сколь ни вьется, а концу быть, в нашем случае не вполне корректно. Да, мы подошли к самому печальному моменту Гениной жизни: поздней ночью, сидя за рулем мчавшейся «Волги», он слегка отвлекся от управления автомашиной и въехал в скромно стоявшие у обочины «Жигули». Конечно, две машины — ущерб не ахти какой, парочка очередных троюродных бабушек запросто ликвидировала бы финансовую брешь. Но тут, как на грех, оказался ужасно несговорчивый автоинспектор, который, несмотря на щедрые посулы, а затем и угрозы, доставил Гену на экспертизу. В результате догадка инспектора, что Генино отвлечение от управления объясняется тем состоянием, которое в народе называют «лыка не вяжет», обрело неотразимо документальное подтверждение.

Короче, за нетрезвость придется держать ответ, но все остальное: покладистость школьных учителей, сговорчивость институтских наставников, самоунижение оскорбленных — все это, увы, недоказуемо. И хотя вину сына, спьяну разбившего две машины, определит суд, вину отца, натрезво разбившего судьбу единственного сына, не удастся определить никому. Кроме него самого.

Знаете, при всем искреннем непочтении к способу существования популярного шашлычника, он по-человечески заслуживает сочувствия: то, во что обратился родной сынуля, вряд ли тешило родительское сердце. И вполне можно предположить, что, помахивая опахалом над аппетитно пахнущим мангалом, он нет-нет, а задавал себе больной вопрос: как же это произошло? Вроде, такое было славное дитя — а гляди, что выросло!..

Конечно, тут сыграли свою зловещую роль странные щедроты странных дарителей: грибы высокомерной лени нуждаются в защитной кроне избыточных и неправедных доходов.

Но я думаю еще и о другом: а если бы доходы были пусть и солидными, но праведными? Если бы путь папы к ублажающему дефициту был протоптан не «слева», а прямиком? И если бы сам Гена был не буйно пьющим тунеядцем, а нормальным тихим бездарем, питающим затаенное отвращение к работе по той простой причине, что он в ней ничего не смыслит? Куда, на какие высоты вынес бы его тогда могучий пропеллер родительской нежности? Сумел ли бы Гена обскакать тех, кто хорошо учился, хорошо овладел специальностью, хорошо работал?..

Впрочем, я зря употребил это успокаивающее слово «хорошо». Надо бы вместо него — «трудно». Потому что труд радостный, труд счастливый, труд задорный — это, конечно, замечательно. Но главное свойство в труде все же то, что он — трудный. И особенно трудно — работать хорошо.