Николай Лейкин - Наши за границей

Супруги сѣли. Вскорѣ раздвинулся занавѣсъ и стали выходить на сцену актеры. Вышли два усача, одѣтые во все бѣлое, поговорили на гортанномъ нарѣчіи и стали махать другъ на друга саблями. Помахали и ушли за кулисы. Вышли три музыканта въ халатахъ и босые. Одинъ былъ съ бубномъ, два другихъ съ тростниковыми флейтами. Они остановились передъ лампой и затянули что-то очень тоскливое съ мѣрнымъ пристукиваніемъ въ бубенъ и его деревянный обручъ.

— Игра-то изъ панихидной оперы, — замѣтилъ Николай Ивановичъ.

— Тоска — отвѣчала Глафира Семеновна и даже зѣвнула. — Ужъ выбрали тоже представленіе!

— Да вѣдь ты-же увидала театръ и указала.

— Нѣтъ, не я, а ты.

Они заспорили.

— Погоди, кофейку съ коньячкомъ выпьемъ, такъ, можетъ быть, будетъ и повеселѣе, — сказалъ Николай Ивановичъ, приступая къ поданной ему чашкѣ чернаго кофе и къ графинчику коньяку, отпилъ полчашки кофе и долилъ коньякомъ.

Лакей въ халатѣ покосился и улыбнулся, видя, что содержимое маленькаго графинчика исчезло почти на половину.

Представленіе шло. Музыканты продолжали тянуть заунывную пѣсню. Имъ откликнулись изъ-за кулисъ женскіе голоса, и вскорѣ вышли на сцену четыре женщины въ пестрыхъ юбкахъ, безъ корсажей, но съ особыми нагрудниками, прикрывающими грудь. Обѣ были босыя, шли обнявшись и пѣли.

— Какой-же это арабскій театръ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Всѣ люди бѣлые. И актрисы бѣлыя, и актеры бѣлые, и музыканты бѣлые. Вѣдь это-же надувательство! Хоть-бы черной краской хари вымазали, чтобы на арабовъ-то походить, а то и того нѣтъ.

— Да, да… А между тѣмъ у входа французъ въ красной курткѣ кричалъ, что замѣчательное что-то, ремаркабль, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Развѣ то, что таліи-то у женщинъ голыя-Такъ вѣдь это только на мужской вкусъ.

— Только не на мой. Ужъ я считаю, ежели оголяться…

— Молчи, срамникъ! — строго крикнула на мужа супруга.

Продолжая пѣть, женщины сѣли въ глубинѣ сцены, поджавъ подъ себя ноги; опустились и музыканты около нихъ на полъ, вернулись два усача съ саблями и тоже помѣстились тутъ-же. Музыка и пѣніе продолжались. Два усача тоже пѣли и похлопывали въ тактъ въ ладоши. Выплыла негритянка, старая, губастая, толстая, также босая и съ голой таліей. Она именно выплыла изъ-за кулисъ, держась прямо, какъ палка, и, остановившись противъ рампы, начала въ тактъ подъ музыку дѣлать животомъ и бедрами движенія взадъ и впередъ. Животъ такъ и ходилъ у ней ходуномъ, между тѣмъ какъ голова, шея и руки находились безъ движенія, въ абсолютномъ спокойствіи. Опущенныя, какъ плечи, руки, впрочемъ, перебираля кастаньеты.

— Фу, какая мерзость. Что это она животомъ-то дѣлаетъ! — проговорила Глафира Семеновна и даже отвернулась.

— Да насчетъ живота-то песъ съ ней, а только все-таки ужъ это хоть настоящая черная арабка, такъ и то хорошо, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Danse de veiitre… Illustre danse de ventre [15] Танецъ животомъ. Знаменитый танецъ животомъ. …- отрекомендовалъ супругамъ стоявшій около нихъ слуга въ халатѣ.

За негритянкой слѣдовала бѣлая женщина. Она продолжала тотъ-же танецъ, но пошла далѣе. Дабы показать, что у ней шевелятся только животъ а бедра, а верхнія части тѣла остаются въ полнѣйшей неподвижности, она взяла принесенныя ей три бутылки съ вставленными въ нихъ зажженными свѣчами, одну изъ этихъ бутылокъ поставила себѣ на голову, другія взяла въ руки и въ такомъ положенія, продолжая двигать взадъ и впередъ животомъ и бедрами, ходила по всей сценѣ, садилась на полъ, даже полуложилась, и ни разу не уронила свѣчей.

— C'est le chef-d'oeuvre… — отрекомендовалъ лакей.

Глафира Семеновна плюнула.

— Фу, какая гадость! Фу, какая пошлость! Домой! Домой! — воскликнула она, поднимаясь съ мѣста.

— Да дай, душенька, до конца-то… — началъ было Николай Ивановичъ.

— Довольно! Сейчасъ собирайтесъ.

— Позволь хоть коньякъ-то допить и разсчитаться…

Онъ ухнулъ въ пустую чашку все содержимое графина и выпилъ. Стоящій около него лакей въ халатѣ даже вздрогнулъ и невольно воскликнулъ:

— Monsieur…

Ему въ первый разъ пришлось видѣть, чтобы посѣтитель могъ выпить цѣлый графинчикъ коньяку, хотя графинчикъ былъ и очень маленькій.

— Комбьянъ? Получи за все! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, выкидывая на столъ пятифранковую монету и, разсчитавшись, направился къ выходу съ Глафирой Семеновной, все еще продолжавшей плевать и говорить:

— И это называется театръ! Гадость, мерзость, пошлость! Тьфу!

— Домой теперь, домой! — говорила Глафира Семеновна, выходя съ Николаемъ Ивановичемъ за ограду выставки. — Меня и такъ еле ноги носятъ. Шутка-ли, цѣлую ночь въ вагонѣ не спали и сегодня весь день на ногахъ. Пріѣдемъ домой, спросимъ самоварчикъ, заваримъ чайку, напьемся съ булками… Чай у меня свой есть. Я вѣдь цѣлые полфунта привезла въ турнюрѣ.

— Найдемъ-ли только самоваръ-то въ гостинницѣ? — выразилъ сомнѣніе Николай Ивановичъ.

— У французовъ-то? Это, братъ, не нѣмцы. Какъ-же самовару-то не быть! Всемірная выставка… Центръ европейской цивилизаціи. Здѣсь, я думаю, только птичьяго молока нѣтъ, а то все есть. Ну, ѣдемъ, Николай Иванычъ.

— Нанимай извозчика. Вотъ извозчикъ стоитъ. Коше!

— Oui, monsieur… — откликнулся извозчикъ и спросилъ: — Quelle rue, monsieur?

Глафира Семеновна хотѣла что-то сказать, но взглянула на мужа испуганно и спросила:

— Николай Иванычъ, гдѣ мы остановились-то?

— Какъ гдѣ? въ гостинницѣ.

— Да, да… Но въ какой улицѣ?

— А мнѣ почемъ знать? Ты у меня француженка.

— Боже милостивый! я впопыхахъ-то и не справилась, въ какой мы улицѣ остановились!

— Да что ты! Какъ-же это такъ?.. — теряясь, проговорилъ Николай Ивановичъ. — Эдакая дура!

— А ты не дуракъ? Отчего-же ты не справился? Чего-жъ ты зѣвалъ?

— Да вѣдь ужъ ты взялась… Я на тебя и понадѣялся.

— Пентюхъ… Словно я нянька для него. Рохля, прости Господи! Какъ, по крайней мѣрѣ, гостинница-то называется, гдѣ мы остановились?

— Ахъ, душечка, да какъ-же мнѣ это знать… Я думалъ, что ты знаешь. Вѣдь ты по-французски…

— Что-же тутъ французскаго, узнать, какъ называется гостинница? Отчего-же ты на вывѣску надъ подъѣздомъ не взглянулъ? Вѣдь ужъ прочесть надпись-то могъ-бы.

— А отчего ты не взглянула?

— Опять! Здравствуйте… Я на него, а онъ на меня…

— Однако, когда мы пріѣхали въ гостинницу, такъ вѣдь ты видѣла, куда мы пріѣхали.

— Что такое: видѣла! Вмѣстѣ съ тобой въ каретѣ ѣхала. Карета была набита подушками, чемоданами… Да и гдѣ тутъ разглядывать! Я рада-радешенька была, что мы хоть комнату-то какую-нибудь нашли. До того-ли тутъ было!

— Ну, вотъ видишь, видишь. А меня винишь.

— Такъ вѣдь ты мужчина, ты долженъ быть расторопнѣе!

— Такъ какъ-же намъ быть?!