Джером Джером - Леди и джентльмены

— Он этого не говорил, — возразила светская дама. — И платье вовсе не уродливо. Просто это новейший фасон.

— Почему женщины так слепо подчиняются моде? — изрек философ. — Думают об одежде, разговаривают об одежде, читают об одежде и все-таки ничего в одежде не понимают. Задача любого наряда — разумеется, после того, как достигнута основная цель — согреть тело, — заключается в украшении той особы, которая его носит. И все же из целой тысячи женщин ни одна даже не задумывается, какая из расцветок окажется к лицу, какой покрой спрячет недостатки и подчеркнет достоинства фигуры. Раз модно — значит, надо надеть. В итоге бледные девы наносят себе непоправимый вред оттенками, годными лишь для молочниц, а миниатюрные куколки щеголяют в фасонах, подходящих исключительно особам ростом в шесть футов. С таким же успехом вороны могли бы нацепить на голову перья какаду, а кролики бегать по полям с павлиньими хвостами.

— А разве вы, мужчины, не так же глупы? — отозвалась выпускница Гертона. — В моду входят мешковатые пальто, и маленькие толстенькие джентльмены сразу в них облачаются и разгуливают, словно масленки на ножках. В июле паритесь в сюртуках и цилиндрах, больше напоминающих печную трубу. Строго придерживаетесь стиля и играете в теннис в накрахмаленных рубашках со стоячими воротничками. Настоящий идиотизм! Если мода прикажет играть в крикет в сапогах и водолазном шлеме, то вы непременно станете играть в крикет в сапогах и водолазном шлеме, а каждого разумного человека, который этого не сделает, обзовете дураком. Вы хуже нас: считается, что мужчины должны уметь думать и отвечать за свои поступки, а женственной леди подобная способность не к лицу.

— Высокие женщины и маленькие мужчины выглядят ужасно, что бы ни надели, — заявила светская дама. — Рост бедной Эмили пять футов десять с половиной дюймов, но все всегда считали, что в ней не меньше семи футов. В моду вошел стиль ампир, и бедное дитя напоминало дочку великана из пантомимы. Мы думали, что греческий стиль окажется более удачным, но в свободной тунике девочка походила на завернутую в простыню статую из Хрустального дворца, причем завернутую плохо. А когда приобрели актуальность пышные рукава и высокие плечи, Тедди однажды на вечеринке спел «Под развесистым каштаном». Спел просто так, без злого умысла, но бедняжка приняла исполнение на свой счет и дала ему пощечину. Мало кто из мужчин осмеливался встать рядом с ней, а Джордж сделал предложение исключительно потому, что хотел сэкономить на покупке стремянки: Эмили без труда достает с верхней полки его ботинки.

— Лично я, — заявил малоизвестный поэт, — не считаю нужным тратить умственную энергию на пустые рассуждения. Скажите мне, что положено носить, и я это надену. И дело с концом. Если общество требует приобрести голубую рубашку с белым воротничком, я немедленно покупаю голубую рубашку с белым воротничком. Если слышу, что пришло время широкополых шляп, тут же еду в магазин, нахожу широкополую шляпу и водружаю на голову. Вопрос не интересует меня настолько, чтобы имело смысл затевать спор. Только фат отказывается следовать моде, потому что стремится привлечь внимание собственной непохожестью. Романист, чья книга прошла незамеченной, тут же сочиняет необыкновенный галстук, а многие художники, следуя по пути наименьшего сопротивления, учатся отращивать волосы вместо того, чтобы учиться рисовать.

— Факт остается фактом, — заметил философ. — Все мы порождение моды. Мода диктует религию, нравы, привязанности и мысли. Когда-то добродетелью считался угон скота, а теперь на его место пришло создание компаний — весьма респектабельный и законный бизнес. В Англии и Америке модно христианство, в Турции — мусульманство, а в Мартабане поклоняются преступлениям Клапема. В Японии женщины стесняются обнажить руки — это считается нескромным. В Европе же отсутствие целомудрия выдают ноги. В Китае мужчины почитают тещу и презирают жену, в то время как в Англии мы с уважением относимся к супруге, а ее матушку почемуто считаем комическим персонажем, достойным лишь бульварного фельетона. Каменный век, железный век, век веры, век неверия, философский век — что это, как не мимолетная мода? Мода, мода, мода — куда бы мы ни бросили взгляд. Мода поджидает нас у колыбели, чтобы за руку провести по жизни. В один исторический период литература сентиментальна, в следующий полна обнадеживающего юмора, затем психологична — и вот уже по-новому женственна. Вчерашние картины становятся посмешищем для современного художника, а завтрашние критики точно так же начнут насмехаться над тем, что сделано сегодня. Сейчас модно быть демократичным, притворяться, что мудрость способна существовать лишь под сукном, и поносить средний класс. Сегодня мы гурьбой посещаем трущобы, а завтра дружно превращаемся в социалистов. Нам кажется, что мы думаем, а на самом деле на посмешище богам всего лишь одеваемся в слова, которых не понимаем.

— Не разводите пессимизм, — вновь подал голос малоизвестный поэт. — Пессимизм клонится к закату. Вы называете изменения модой, а я считаю их следами прогресса. Каждая фаза мышления выше предыдущей и подводит многих к тем меткам, которые оставили на горной тропе истины лучшие, самые сильные покорители вершин. Толпа, которую удовлетворяли скачки в Эпсоме, теперь интересуется творчеством Милле. Та публика, которая еще недавно благосклонно внимала оперетте, отныне стройными рядами идет слушать Вагнера.

— А любители драмы, в прежние времена готовые на все ради возможности в очередной раз услышать строки Шекспира, в наши дни бегут в мюзик-холл, — перебил философ.

— Да, порой случается так, что тропа немного спускается, но вскоре снова карабкается вверх, — парировал малоизвестный поэт. — Но ведь и сам мюзик-холл становится лучше. На мой взгляд, каждый мыслящий человек обязан посещать подобные заведения. Одно лишь присутствие качественного зрителя помогает поднять уровень представления. Что касается меня, то признаюсь: хожу часто.

— Недавно я просматривала иллюстрированные журналы тридцатилетней давности, — напомнила о себе светская дама. — Так там все мужчины одеты в нелепые брюки, болтающиеся на бедрах и невозможно узкие внизу. Вспоминаю, как их носил бедный папа: мне постоянно хотелось чем-нибудь заполнить пустующее пространство — ну, хотя бы опилок насыпать.

— Вы говорите о том периоде, когда в моду вошел так называемый силуэт юлы, — уточнил я. — Хорошо помню, как сам носил подобные брюки, однако было это всегонавсего двадцать три года назад, никак не раньше.

— О, как мило с вашей стороны, — ответила светская дама. — Оказывается, в действительности вы более тактичны, чем кажетесь. Вполне возможно, что с тех пор прошло именно двадцать три года. Помню, что была совсем маленькой. Полагаю, между одеждой и образом мысли существует некая тонкая связь. Трудно представить, чтобы джентльмены в таких брюках и с бакенбардами в стиле Дандрери беседовали, как это делаете сейчас вы, точно так же, как невозможно вообразить даму в кринолине и шляпке-капоре с сигаретой. Моя дорогая матушка отличалась невероятной свободой в своей повседневной одежде и позволяла папе курить во всем доме. Но примерно раз в три недели надевала до ужаса старомодное черное шелковое платье, которое выглядело так, словно в нем спала еще королева Елизавета (в тот период, когда она спала где угодно). В эти мрачные дни нам приходилось ходить по струнке.