Джером Джером - Леди и джентльмены

Одним воскресным утром поздней осенью они шли и говорили в тенистом саду Линкольн-Инн. Думали, что говорят на греческом, на самом же деле говорили на куда более древнем языке. Молодой садовник поливал цветы и улыбнулся, когда они прошли мимо. В улыбке не было ничего обидного, наоборот, в ней чувствовалась симпатия, но мисс Эпплъярд не любила, когда кто-то улыбался, глядя на нее. И что означала эта улыбка? Что-то не так с ее лицом? С ее платьем? Быть такого не могло! Ни одна женщина в Сент-Дункане не следила так тщательно за своей внешностью. Она искоса глянула на своего спутника: чистенький, приятной наружности, хорошо одетый молодой человек. И внезапно до мисс Эпплъярд дошло, что она и Гриндли-младший идут, держась за руки. Конечно же, мисс Эпплъярд вознегодовала.

— Как вы посмели! — вскричала мисс Эпплъярд. — Я невероятно на вас зла. Как вы посмели?!

Смуглая кожа стала алой. Глаза цвета лесного ореха наполнились слезами.

— Немедленно оставьте меня! — скомандовала мисс Эпплъярд.

Вместо этого Гриндли-младший схватил ее за обе руки.

— Я вас люблю! Я вас обожаю! Я вас боготворю! — вскричал молодой Гриндли, позабыв все наставления мисс Эпплъярд о необходимости избегать тавтологии.

— Вы не имели права! — заявила мисс Эпплъярд.

— Ничего не мог с собой поделать, — взмолился молодой Гриндли. — И это еще не самое худшее.

Тут мисс Эпплъярд побледнела. Помощник бакалейщика посмел влюбиться в нее, особенно после того, как она положила столько усилий на его обучение! Что могло быть хуже?

— Я не бакалейщик, — продолжил молодой Гриндли, полностью сознавая совершенное им преступление. — То есть не настоящий бакалейщик.

Вот тут молодой Гриндли и выложил всю эту грустную и ужасную историю бесстыдного обмана, каковой только величайший злодей этого мира мог совершить по отношению к самой честной и прекрасной деве, одно присутствие которой превращало мрачный Лондон в сверкающую столицу сказочной страны.

Поначалу мисс Эпплъярд не могла полностью осознать случившегося с ней. Только гораздо позже, пребывая в гордом одиночестве в своей комнате — к счастью для Гриндли, он не составлял ей компанию, — она наконец-то поняла, что произошло. Ее комната занимала половину верхнего этажа большого георгианского дома на Невилс-Корт, но все равно мисс Эпплъярд показалось, что стены сжимаются, а потолок рушится ей на голову.

— Год, почти год, — мисс Эпплъярд обращалась к бюсту Уильяма Шекспира, — я пахала на него, учила основам латыни и пяти книгам Евклида.

Как уже отмечалось выше, к счастью для Гриндли-младшего, он не составлял ей компанию. Поэтому бюст Уильяма Шекспира и остался на месте.

— Наверное, если бы он сказал мне сразу, — рассуждала мисс Эпплъярд, — как ему и следовало сказать, я бы больше не имела с ним ничего общего. С другой стороны, если мужчина влюблен, если он действительно влюблен, то не отдает отчета своим действиям. Полагаю, это нельзя не принимать во внимание. Но… ох! Когда я подумаю…

Тут ангел-хранитель Гриндли-младшего наверняка проскользнул в комнату, потому что мисс Эпплъярд, раздраженная сверх всякой меры философским безразличием бюста Уильяма Шекспира, отвернулась от него и совершенно случайно взгляд Гельвеции упал на ее отражение в зеркале. Мисс Эпплъярд подошла ближе. Волосы женщины всегда нужно хоть немного, но поправить. Мисс Эпплъярд, стоя перед зеркалом, начала, сама не зная почему, искать оправдания Гриндли-младшему. В конце концов умение прощать — одно из удивительных качеств женщины! Ангел-хранитель ухватился за эту возможность.

В тот вечер Соломон Эпплъярд сидел, выпрямившись на своем стуле, пребывая в некотором замешательстве. Пока он лишь смог понять, что некий молодой человек, помощник бакалейщика, но не помощник бакалейщика… и это, разумеется, не его вина, просто отец этого молодого человека показал себя грубым чудовищем… повел себя ужасно… но не так, чтобы совсем ужасно, как мог бы повести, а потом поступил очень честно, учитывая тот факт, что ничего не мог с собой поделать. Гельвеция, разумеется, очень на него разозлилась, но, с другой стороны, едва ли она могла поступить иначе, раз уж не знала наверняка, питает к нему теплые чувства или не питает. Все было очень пристойно и никогда бы не случилось, если б она это знала; все это ее вина, за исключением многого, в чем ее вины нет; но из них двоих она винит только себя, потому что не догадалась, к чему все может привести. И думает ли он, Соломон Эпплъярд, что она должна сильно злиться и ни за кого не выходить замуж, или, с учетом того, что не предугадала такого развития событий, должна обручиться с единственным мужчиной, которого способна полюбить?

— Ты не должен думать, папа, что я хотела обмануть тебя. Мне следовало рассказать тебе все… и, ты знаешь, я бы рассказала… если б все не произошло так быстро.

— Напомни, ты называла мне имя этого молодого человека или нет? — спросил Соломон.

— Натаниэль, — ответила мисс Эпплъярд. — Разве не называла?

— А фамилию его ты знаешь?

— Гриндли, — ответила мисс Эпплъярд. — Сын Гриндли, человека-соуса.

И тут она испытала один из редких сюрпризов в своей жизни. Никогда, насколько она помнила, отец не отказывал ей ни в одном желании. Он овдовел двенадцатью годами раньше, и дочь стала его единственной отрадой. И его страстная клятва, что он ни при каких обстоятельствах не даст согласия на брак своей дочери с сыном Езекии, крайне удивила ее. Мольбы и даже слезы впервые на ее памяти не принесли желаемого результата.

Та еще заварилась каша! Тот факт, что Гриндли-младший мог пойти против родителя, рискуя, возможно, потерей наследства, похоже, не рассматривался обоими как что-то невероятное. Когда Натаниэль Джордж темпераментно воскликнул: «Пусть оставляет деньги себе, если хочет! Я и сам найду место в этой жизни. Чтобы заплатить мне за отказ от тебя, не хватит всех денег этого мира!» — Джанет в глубине души подумала, что ей это нравится, пусть даже сыну не подобало такое отношение к отцу. Но она сама не могла даже подумать о том, чтобы пойти против воли отца. И как они могли выйти из этого положения?

Возможно, некий Питер Хоуп, проживающий на Гуфсквер, мог помочь молодым людям дельным советом. Мнение Питера Хоупа, редактора и совладельца «Доброго юмора», еженедельника, стоившего один пенс, ценил и уважал Соломон Эпплъярд, издатель вышеуказанного еженедельника, в типографии которого он и печатался.

— Хороший парень старина Хоуп, — часто говорил Соломон своему исполнительному директору. — Не беспокой его больше необходимого; ситуация изменится к лучшему. Ему мы можем доверять.

Питер Хоуп сидел за столом, лицом к мисс Эпплъярд. Гриндли-младший устроился на пуфике под центральным окном. Заместитель редактора «Доброго юмора» стояла у камина, убрав руки за спину.