Джером Джером - Леди и джентльмены

Уильям Клодд, вытерев пот со лба, отложил отвертку и отступил на пару шагов, чтобы полюбоваться результатом своего труда.

— Выглядит, как книжный шкаф, — прокомментировал Уильям Клодд. — Можно просидеть в этой комнате полчаса и не понять, что это не книжный шкаф.

Уильям Клодд знал, что говорил: его творение выглядело как четыре полки, заставленные трудами великих ученых и писателей. На самом деле это была плоская доска с приклеенными к ней корешками томов, давно отправленных на фабрику по переработке макулатуры. Эту искусную имитацию Уильям Клодд закрепил на задней стенке пианино, стоявшего в углу кабинета редактора еженедельника «Добрый юмор». Полдесятка настоящих книг лежали на пианино, довершая иллюзию. Как с гордостью отметил Уильям Клодд, случайный гость мог и обмануться.

— Если тебе придется сидеть здесь, пока она будет упражняться на пианино, раскусить обман не составит труда, — с горечью заметил Питер Хоуп, редактор еженедельника «Добрый юмор».

— Ты не всегда здесь сидишь, — напомнил Клодд. — Иной раз она в одиночестве проводит здесь долгие часы, когда делать ей совершенно нечего. И потом, со временем ты привыкнешь.

— Ты, как я обратил внимание, привыкать не собираешься, — фыркнул Питер Хоуп. — Сматываешься, едва она касается клавиш.

— Один мой друг семь лет работал в офисе, расположенном над классом игры на пианино, и его закрытие едва не погубило бизнес моего друга. Он просто не мог работать без звуков музыки.

— Почему ему не переехать сюда? Этаж над нами пустует.

— Не получится, — вздохнул Клодд. — Он умер.

— Не могу в это поверить, — прокомментировал Питер Хоуп.

— В этот класс люди приходили, чтобы поупражняться, платили по шесть пенсов в час, и ему это нравилось, создавало радостный фон для его мыслей. Просто удивительно, к чему только не привыкает человек.

— Что в этом хорошего? — спросил Питер Хоуп.

— Что в этом хорошего? — негодующе вскинулся Уильям Клодд. — Каждая девушка должна уметь играть на пианино. Это же так приятно — кавалер просит ее что-нибудь сыграть, а она…

— Может, нам основать брачное агентство? — фыркнул Питер Хоуп. — Любовь и женитьба — ты больше ни о чем не думаешь.

— Когда воспитываешь молодую девушку… — заспорил Клодд.

— Но ты не воспитываешь, — прервал его Питер, — и эту мысль я безуспешно стараюсь донести до тебя. Это я ее воспитываю. И, между нами говоря, я бы предпочел, чтобы ты поменьше вмешивался в ее воспитание.

— Ты не годишься для того, чтобы воспитывать девушку.

— Я воспитывал ее семь лет без твоей помощи. Она моя приемная дочь — не твоя. Мне бы очень хотелось, чтобы люди научились заниматься исключительно своими делами.

— Ты все делал очень хорошо…

— Премного тебе благодарен. — Голос Питера Хоупа сочился сарказмом. — Ты так добр. Может, когда у тебя будет время, ты напишешь мне рекомендательное письмо?

— …до нынешнего времени, — продолжил невозмутимый Клодд. — Девушке восемнадцати лет нужно знать не только классическую литературу и математику. Ты их не понимаешь.

— Я их понимаю, — заверил его Питер Хоуп. — Что ты о них знаешь? Ты не отец.

— Ты сделал все, что мог, — признал Уильям Клодд тем покровительственным тоном, который крайне раздражал Питера, — но ты мечтатель, ты не знаешь мира, в котором живешь. Близится время, когда девушке приходит пора подумать о муже.

— Ей не будет необходимости думать о муже еще много лет, — возразил Питер Хоуп. — И даже если такое время придет, как ей поможет бренчание на пианино?

— Я думаю… я думаю, — подал голос доктор Смит, доселе молчавший, — наш молодой друг Клодд праф. Ты по-прежнему наполофину уферен, что она — мальчик. Полофину того, чему ты ее научил, должен знать мальчик.

— Ты стрижешь ей волосы, — добавил Клодд.

— Я не стригу! — рявкнул Питер.

— Ты разрешаешь ей стричь волосы… а это одно и то же. В восемнадцать она знает больше о великих греках и римлянах, чем о собственных платьях.

— Молодая дефушка, кто она? — И доктор сам ответил на свой вопрос: — Цфеток, украшающий нам сад жизни, ручеек, журчащий рядом с пыльной дорогой, феселый огонь, пылающий…

— Она не может быть всем этим, — осадил его Питер, не любивший вычурности стиля. — Ограничься одним сравнением.

— Тебе пора прислушаться к голосу здравого смысла, — указал Уильям Клодд. — Ты хочешь… мы все хотим, чтобы девушка достигла успеха в жизни.

— Я хочу… — Питер Хоуп порылся среди бумаг на столе. Не нашел. Выдвинул средний ящик. — Я бы хотел… Иногда мне хочется, чтобы она не была такой умной.

Старый доктор покопался среди пачек старых бумаг в углу. Клодд нашел искомое на каминной полке, в полой подставке большого бронзового подсвечника, и протянул Питеру.

У Питера был только один грех — он все в большем количестве потреблял нюхательный табак, что вредило его здоровью, и он сам это признавал. Томми, сочувственно относясь ко многим мужским слабостям, в этом вопросе повела себя предельно жестко.

— Ты рассыпаешь табак на рубашку и пиджак, — говорила Томми. — Я хочу, чтобы ты выглядел аккуратным. Кроме того, это вредная привычка. Я требую, папа, чтобы ты от нее отказался.

— Я должен, — соглашался Питер. — Она меня погубит. Но не сразу — для меня это будет слишком сильный удар. Постепенно, Томми, постепенно.

Они нашли компромисс. Томми прятала табакерку. Она находилась в кабинете и в пределах досягаемости, но другой информации о ее местонахождении Питер не получал. И, когда самоконтроль уже не помогал, попытался ее найти. Иногда удача благоволила к Питеру, и он находил табакерку в начале рабочего дня и потом упрекал себя за устроенную нюхательную оргию. Но гораздо чаще Томми удавалось запрятать табакерку так, что Питер оставлял поиски из-за недостатка времени. Томми всегда знала, что табакерку ему найти не удалось, по смирению, с каким он приветствовал ее по возвращении. И тогда, ближе к вечеру, Питер, подняв голову, видел перед собой раскрытую табакерку, а над ней пару осуждающих черных глаз, суровость которых компенсировалась полными, алыми губами, пытавшимися не разойтись в улыбке. И Питер, зная, что разрешена будет только одна понюшка, тянулся к табакерке.

— Я хочу, чтобы она стала здравомыслящей, умной женщиной, — табакерка в руке заметно прибавила ему уверенности, — способной заработать на жизнь и оставаться независимой. Не быть беспомощной куклой, плачущей в ожидании какого-нибудь мужчины, который придет и позаботится о ней.

— Женщина должна стремиться к тому, чтобы о ней заботились, — возразил Клодд.

— Некоторые женщины — да, — признал Питер, — но Томми, и ты это прекрасно знаешь, никогда не станет ординарной женщиной. У нее есть голова на плечах. Она сможет пройти по жизни, выбирая свой путь.