Владимир Аникеев - Армейские байки (сборник)

– Товарищ майор. Согласно приказу номер 222 от 18.02.88 года министра обороны маршала Язова по военно-оркестровой службе, написание аранжировок вообще не входит в обязанности матроса-музыканта. И то, что я это делаю, так это в силу большой любви к искусству, которая никакими уставами не регламентирована. А моя любовь к искусству распространяется только на духовую музыку, но никак не на скрипичную.

– А если вы не сделаете то, о чем я вас прошу, то приказ об отпуске не распространится на вас.

Но я уже в залупе. И если я туда залез, то никаким отпуском меня оттуда не выманишь.

Так и ходили мы с ним: я обиженный на него, он на меня. Но надежды, надо сказать, Василий Петрович не терял и периодически меня спрашивал:

– Ну что, Темкин, вы напишете аранжировку?

– Никак нет, Василий Петрович, не могу. Гражданская совесть военного не позволяет.

– А мне моя совесть позволит посадить вас на гауптвахту.

– Да за что же это?

– А найду за что. У вас вон сапоги не чищены и бляха.

– Василий Петрович, побойтесь Бога. Не боитесь Бога, так побойтесь хотя бы командира полка. Он же записку об аресте из-за такой хуйни не подпишет.

– Ничего, Темкин, я найду на вас управу.

И стал Вася с тех пор меня выцеплять и доебываться.

Но и я не лыком шитый, каждую ночь моряки выстирывали мне форму, драили сапоги, начищали бляху до блеска, и стал я с тех пор образцово-показательный матрос – стрижечка короткая, берет на два пальца от бровей, форма выстиранная, выглаженная, бляха на ремне сверкает.

Прямо хоть на амбразуру бросайся, такой образцовый я стал.

Пионер, блять, герой. Валя Котик и Марат Казей в одном флаконе.

И на все Васины «сделайте аранжировку» отвечал: «Ни – за – что!»

Короче, и так майор, и сяк, а доебаться-то не до чего – мальчик-колокольчик, блять. А тут как-то у нас политинформация проходила…

О! Это вообще песня! Для молодого поколения объясню: каждый понедельник мы собирались за большим столом, и тот, кто отвечал за проведение политинформации, зачитывал передовицу какой-нибудь газеты, а моряки должны были все это конспектировать. Так как я был на дембеле, то и, соответственно, эту шнягу проводил я. Ну не конспектировать же на старости лет?

А тут Вася, такой, появляется:

– Сегодня я буду вести политзанятия сам.

Сел во главе стола и начал:

– Не секрет…

А Серега Митрофанов, приколист наш, перебивает:

– …что друзья не растут в огороде, товарищ майор?

Ну, когда все, кроме него, отсмеялись, майор продолжил. И вот сидит он, что-то там тулит, про политику партии, а я сижу и туплю, и мне хуйово и скучно, и пишу на автомате в тетрадку всяческую хрень. И вот только я задумался как-то, как тут выводит меня из прострации голос командира:

– Темкин, а почему вы не пишете?

– Да как же не пишу, Василий Петрович? Господь с вами! Пишу, все тщательно конспектирую. Каждое словечко ваше прозрачным янтарем капает в мою тетрадку, наполняя ее глубинным смыслом, словно небо наполняется светом, когда вы вместе с солнцем просыпаетесь, Василий вы мой Петрович, лучик вы мой золотой, жара вы моя красная!

– А ну-ка, Темкин, дайте-ка мне вашу тетрадь. Та-а-а-ак. Что это? – А там, надобно сказать, совсем не по теме. – Это что это такое, Темкин?

– Это, товарищ майор… я… мнэ… это вот я… это знаете ли…

Короче, пошли мы с Васей в штаб, выписали записку об аресте, и повел он меня, радостный, на кичу.

С формулировкой «отказ от конспектирования политзанятий».

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Собственно, в этот день я так и не сел, потому что на киче не было свободных мест. Но упорный Вася меня все-таки туда через несколько дней отправил.

И там меня ожидал приятный сюрприз.

Но об этом чуть позже.

Несколько слов о самой киче.

Наша, морпеховская, гауптвахта славилась особой жестокостью нравов, в силу этого к нам приводили на отсидку и «кузнечиков» – бойцов сухопутных войск, и «мореманов» – то есть моряков с «коробок», как мы называли корабли. Вот этим друзьям действительно сиделось у нас не сладко. Но в природе должен быть баланс, поэтому угодившие на кичу морские пехотинцы жили вполне себе вольготно.

Собственно, сама кича представляла собой небольшой домик, в котором находилось и караульное помещение первого караула, и собственно тюрьма. В гауптвахте было несколько камер: две или три «одиночки», две общих – рассчитанных на десяток человек, и так называемый «трамвай» – карцер.

Карцер – совершенно жуткое место. Это такая клетуха примерно метр на метр с утыканными камнями стенами, так что можно в ней только стоять. Не получится ни сесть, ни прислониться к стене. Сажали туда бойца, раздетого до трусов, а палубу заливали водой, чтоб на жопу не садился. Мрачная камера. Но, по счастью, я ее видел только снаружи.

Привел меня на губу кто-то из наших сверхсрочников, кажется, Борька Черепахин. Сдал, как положено, коменданту и удалился.

– Опа! Тема! Тебя че, посадили?

– Юрец, братишечка, здорова. Посадили, суки, бляди.

– Да за что же это? Политконспекты, сука, не писал? Так за это же не сажают.

– Не, не за конспекты. Аранжировку отказался писать.

– Ни-ху-я себе!

Комендантом кичи оказался мой хороший приятель, паренек с моего призыва.

– Тема, куда тебя сажать-то? В «трамвай» – гы-гы – хочешь?

– Блять, Юрец, сам в «трамвае» сиди. Какие опции у меня есть?

– Ну, могу в «общак» посадить. Но не советую, там сейчас морпехов нет, одни чурки зеленые.

– Бля, лажа. Отпиздят ведь, суки, с них станется. Сажай в одиночку, покачумаю. Шинелку только оставь мне, дабы не задубеть.

– Шинелку оставлю и ремень тебе твой оставлю. А задубеть не задубеешь, тут отопление пиздец как ебашит.

По правилам шинель и ремень у арестованного отбирались. На ночь выдавался «вертолет» – настил из досок, на котором можно было переночевать. Днем, теоретически, боец находился на общественных работах. А практически Юрка оставил мне и шинель, и «вертолет», и я два дня тупо спал. Спал, ел и пил. Прием пищи происходил так: в караулку приносили с камбуза еду, потом кто-нибудь из арестантов накрывал на стол и уходил обратно в камеру. За стол, накрытый на десять человек, садились трое – я, комендант кичи и старший караула – какой-нибудь офицерик, обычно лейтеха, которого за офицера никто и не держал.

– Товарищ лейтенант, мы что, будем всухую ужинать?

– А что?

– Разрешите воспользоваться телефоном?

– Дневальный по оркестру матрос Запиздрючкин.

– Кто ответственный по оркестру?

– А кто его спрашивает?

– Хуй в пальто, блять. Дембель твой, несправедливо посаженный. Не признал?