Борис Ласкин - Друзья и соседи

Тут же вспыхнул свет. Потирая ушибленный бок, я односложно отвечал на вопросы множества любопытных. Все они оказались моими соседями.

Последним в чулан заглянул дядя Коля. Он пришёл в холщовых брюках и в майке. На груди у него красовалась татуировка — синий орёл, раскинувший крылья.

В когтях у орла извивалась лента с надписью: «Береги честь смолоду!» Вскоре я понял, что благородный призыв, начертанный на груди у дяди Коли, носил чисто формальный характер.

Как я вам уже говорил, дядя Коля был человеком деловым. Ежесуточно взимая с дикарей, жаждущих крова, по рублику с носа, он превратил свой дом в общежитие типа Ноева ковчега с той лишь разницей, что пассажиры ковчега дяди Коли не делились на чистых и нечистых. Здесь были все чисты, поскольку рядом синело море.

Дядя Коля был крупным психологом. Он знал, что южное солнце и шелест морской волны делают людей добрыми. В самом деле, кому придёт в голову сетовать на тесноту в доме, когда рядом, можно сказать, рай на земле.

Однако я несколько отвлёкся. Дядя Коля вынес из чулана велосипед. Уже засыпая, я вдруг услышал ласковый женский голос:

— Скажи честно — ты испугался?

— Нет. Не испугался, — бодро ответил я, удивляясь интимному «ты».

— Извините, это я не вам, это я у мужа спрашиваю, — ответил женский голос из-за перегородки.

— А вы где? — спросил я.

— Тут, по соседству, — басом ответил мужчина.

— Мы Рыбаковы, — уточнила женщина.

— Очень приятно. Это, значит, вас перевели на террасу к рыженькой?

— Что ещё за новости? — послышался другой женский голос. — Кто дал вам право называть меня рыженькой?

— Прошу прощения, — сказал я. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — донеслось откуда-то сверху, по-видимому с чердака.

— Товарищи, давайте спать! — донёсся новый голос, на сей раз откуда-то снизу, по всей вероятности из погреба.

Утром, когда я проснулся, в доме было тихо. Все разошлись. В садике сидел дядя Коля. Он ремонтировал раскладушку.

— Доброе утречко, — кивнул дядя Коля. — Как чуйствуете?

— Ничего. Жив, как видите.

— Проспали маленько. Теперь на пляже стоять придётся.

— Пляж не автобус.

— Это верно, — согласился дядя Коля, — в автобусе попросторней. Вот лежачее место готовлю, гостей ожидаю.

— Ещё гостей?.. Куда ж вы их денете?

— Найдём. Трое просились с вечера — муж, жена и мальчонка. Видите, вон собачья будка стоит большая. Если её раскрасить, получится вроде бы терем-теремок… Как считаете, нельзя туда мальчонку на время поселить? А?

— Конечно, можно, — сказал я, — сажайте его в будку. А ночью, чтобы родители не беспокоились, привяжите его на цепь.

— На цепь? — рассеянно спросил дядя Коля. — Это зачем же?

— Чтоб будку не украли.

То-огда я ещё шутил. Дня через два мне было уже не до шуток.

Для того чтобы вы представили себе местный пляж, проделайте несложный опыт. Откройте банку шпрот и опрокиньте её на тарелку. Этот натюрморт даст вам полное понятие.

Наивный человек, я пришёл на пляж утром. Сочувственно поглядев на меня снизу вверх, коричневый от загара ветеран преподал мне урок:

— Судя по цвету вашей кожи, вы человек новый. Для получения места под солнцем вам надлежит явиться на пляж за часик до солнца. Тут не солнце вас должно встречать, а вы должны встречать солнце. Сегодня-то вам повезло. Мне надо в кассу бежать за билетом. Так что ложитесь на моё место. А если ожидающие поднимут шум, я скажу, что вы лежали за мной и теперь ваша очередь.

Та-ак началась моя жизнь дикаря. Памятуя Сашкину формулу — человек обретает силу в борьбе с трудностями, я быстро начал закаляться. С ночи я обеспечивал себе место на пляже. В очереди в столовую я укрепил волю и прилично загорел. Мне надоел мой жёсткий топчан, более подходящий для разминки факира, чем для нормального отдыхающего. Простояв всего полдня, я взял напрокат кресло-кровать. В первый же вечер произошло техническое чудо. Когда я перевернулся с боку на бок, раздался треск, и кровать превратилась в кресло, зажав при этом отдельные части моего тела в пружинные тиски. Из мебельных объятий меня освободили супруги Рыбаковы.

За неделю до отъезда дядя Коля перевёл меня из чулана на чердак. Там было прекрасно. Из слухового окна открывался живописный вид.

Вы мо-ожете спросить, почему я не покинул владений дяди Коли и не пошёл искать более удобных жилищных условий. Спросите, и я вам отвечу. Одну такую попытку я сделал. Я как-то зашёл в приглянувшийся мне дворик. Первый, кого я увидел, был человек с бородой, спавший беспокойным сном в гамаке между домом и курятником. Из курятника доносилось громкое кудахтанье — там гремел транзистор, ублажая звуками джаза живущих в курятнике дикарей.

Итак, я жил на чердаке. Я жил один, это располагало к задумчивости и к желанию постричься в монахи, что, к слову говоря, сделать было значительно проще, чем постричься в местной парикмахерской. Пострижение в монахи потребовало бы значительно меньше времени.

Так вот — к вопросу об одиночестве. Я ещё не сказал вам, что очень подружился с той, которую легкомысленно назвал рыженькой. Она оказалась милой, остроумной молодой женщиной, тоже москвичкой.

— Давайте встретим рассвет у моря, — как-то сказал я.

— Давайте, — согласилась она.

Ровно в полночь, не зажигая огня, я опустил ногу в люк, ведущий с чердака. Покрутив ногой, как ложечкой в стакане, я убедился, что приставной лесенки нет на месте. Её, наверно, куда-то уволок хозяйственный дядя Коля. Тогда я вылез на крышу.

— Ку-ку, — услышал я снизу из темноты знакомый женский голос.

— Ку-ку! — ответил я и, повиснув на жёлобе, спрыгнул вниз, где, по моим расчётам, находились кусты.

Произошло следующее. Возле дома, рядом с местом моего приводнения (заметьте, не приземления, а приводнения), стоял, как выяснилось в дальнейшем, студент Ф. и его подруга студентка М. Они целовались. Я спрыгнул, не задев целующихся, так как про-олетел чуть левей и попал прямо в большую бачку, полную дождевой воды.

Если бы студенты не целовались, они бы, наверно, сразу закричали. Моя идиотская реплика: «Извините, кажется, я не туда попал!» — вызвала у них лёгкое смятение.

А я… Когда я переоделся и ушёл к морю с той, которая куковала в ночи, я вдруг почувствовал, что слегка за-аикаюсь.

Но вы замечаете, у меня это уже проходит.

Сейчас октябрь. Я уже приступил к работе. И она уже работает. Мы встречаемся ежедневно. Я счастлив и не сержусь на Сашку Шилобреева. Больше того — я ему благодарен. Я себя отлично чувствую. И теперь мне, вернее, нам уже не страшен ни-икакой отдых…

Как сейчас помню, было это седьмого сентября. Вызывает меня Лопатин Алексей Николаевич, заведующий отделом информации. «Саша, а не дать ли нам в субботний номер строчек сто занятной информации?» Я говорю: «Прекрасная идея». Тогда он говорит: «Вот тебе домашний адрес, поезжай и побеседуй с Валентиной Ивановной Смирновой». Спрашиваю: «Кто такая?» Он отвечает: «Узнаешь на месте». Я говорю: «А всё-таки какая проблема?» — «Проблема воспитания». Я говорю: «Понятно, моральная проблема…» А он улыбается: «Нет, пожалуй, не столько моральная, сколько физическая». — «Понимаю, спорт, воспитание молодёжи?» А он говорит: «Почти угадал. Воспитание молодёжи, но не спорт». Я говорю: «Ладно, Алексей Николаевич, еду. Правда, вы что-то скрываете, но это даже интересно».