Марк Твен - Том Соуер за границей

— Въ такомъ случаѣ, Томъ, она имъ принадлежитъ?

— Разумѣется. Кто же говоритъ, что нѣтъ?

Я призадумался, но не могъ взять въ-толкъ ничего, и сказалъ:

— Это мнѣ не по разсудку, Томъ Соуеръ. Если бы, къ примѣру, у меня была ферма, то есть, принадлежала бы она мнѣ, а другой захотѣлъ бы ее отнять, развѣ это по справедливости…

— О, замолчи! Ты глупъ, какъ пень, Гекъ Финнъ! Тутъ не ферма… совсѣмъ дѣло другое. Постарайся понять: они владѣютъ землею, только одною землею, на нее одну право имѣютъ. Но мы, то есть, евреи и христіане, признаемъ ее Святою, поэтому не можемъ терпѣть, чтобы они оскверняли ее. Это позоръ для насъ и нельзя выносить это долѣе, ни одной минуты! Мы должны пойти и отнять…

— Признаюсь, тутъ, по моему, такая путаница, что я и не видывалъ. Если бы, къ примѣру, у меня была ферма, а другой…

— Не толкую я тебѣ развѣ, что тутъ нѣтъ ничего общаго съ фермерствомъ?.. Фермерство, это занятіе, именно самое простое, обыденное, мірское занятіе, вотъ и все… болѣе ничего въ немъ не найдешь… А тутъ, нѣчто высшее… религіозное, совершенно иное.

— Это религіозно, по вашему, пойти отнять землю у тѣхъ, кому она принадлежитъ?

— Именно… такъ всегда смотрѣли на это дѣло.

Джимъ покачалъ головою и проговорилъ:

— Масса Томъ, мнѣ сдается, что тутъ какое-то недоразумѣніе… святость-то нарушается. Я религіозенъ, знаю и множество другихъ религіозныхъ людей… но не встрѣчалъ между ними никого, кто бы такъ поступалъ.

Томъ озлился и крикнулъ:

— Хоть кого выведетъ изъ себя такое невѣжество…. точно мулы какіе-то! Если бы кто изъ васъ былъ знакомъ сколько-нибудь съ исторіей, то вы знали бы, что Ричардъ Львиное сердце, и папа, и Годфридъ Бульонскій, и многое множество самыхъ набожныхъ и доблестныхъ лицъ рубили и колотили язычниковъ, въ теченіе болѣе чѣмъ двухъ столѣтій, стараясь отнять у нихъ эту землю, купаясь по горло въ крови все это время… И вдругъ, два тупоголовыхъ дикаря изъ миссурійской глуши хотятъ лучше разбирать, что худо, что хорошо, чѣмъ весь тотъ народъ! Толкуй послѣ этого!

Разумѣется, взглянувъ на дѣло съ этой стороны, мы съ Джимомъ должны были почувствовать все свое ничтожество и невѣжество; и мы жалѣли уже, что такъ придирались. Я не находилъ, что и сказать; Джимъ тоже молчалъ въ продолженіи нѣкотораго времени, но подъ конецъ онъ сказалъ:

— Ладно, я согласенъ, что все это справедливо; если уже они хорошенько всего не знали, то гдѣ же намъ, простакамъ, стараться разобрать… И если такъ долгъ велитъ, то и мы дойдемъ, будемъ тоже колотить тамъ кого угодно, какъ только съумѣемъ. Но, какъ ни какъ, а мнѣ немножко жалко и тѣхъ язычниковъ, масса Томъ. Оно тяжело какъ-то пойти убивать людей, которыхъ вовсе не знаешь и которые не сдѣлали вамъ никакого зла. Вотъ дѣло какое!.. Если мы къ нимъ пойдемъ… вотъ, именно, мы трое… и скажемъ, что проголодались, и попросимъ чего-нибудь поѣсть, что же, можетъ быть, они такіе же, какъ и другіе негры… вы согласны, что это можетъ быть?.. Ну, значитъ, они и подѣлятся съ нами, а тогда…

— Что тогда?

— Видите-ли, масса Томъ, я такъ размышляю. Но въ состояніи-ли будемъ мы убивать тѣхъ бѣдныхъ чужихъ людей, не сдѣлавшихъ намъ ничего худого, если не напрактикуемся на то прежде… я очень хорошо это знаю, масса Томъ… превосходно знаю. Такъ вотъ: возьмемъ мы по лому, или по парѣ тамъ, что-ли, всѣ трое мы, вы, я я Гекъ, переправимся за рѣку сегодня ночью, когда мѣсяцъ зайдетъ, и укокошимъ ту больную семью, что живетъ на Снайѣ, потомъ спалимъ ихъ домъ и…

— О, заткни свою глотку! Это выносить невозможно! Не хочу я болѣе и толковать съ такими, какъ ты и Гекъ Финнъ. Вы вѣчно уклоняетесь отъ предмета и разума у васъ хватаетъ только на то, чтобы подводить чисто богословскіе вопросы подъ мѣрку законовъ, охраняющихъ наличное достояніе!

Нѣтъ, Томъ Соуеръ былъ несправедливъ въ этомъ отношеніи. Ни Джимъ, ни я, мы не хотѣли ничего худого. Мы понимали отлично, что онъ правъ, а мы ошибаемся, и если мы чего добивались, такъ именно самой сути… болѣе ничего. О единственной причиной того, что онъ не могъ намъ ее объяснить, было только одно то, что мы неучи… да, и тупы вдобавокъ… этого я не отрицаю, но, Боже мой, это еще не преступленіе, думается мнѣ!

Но Томъ не хотѣлъ ничего и слушать болѣе на счетъ этого. Онъ говорилъ, что если бы мы поняли дѣло какъ слѣдуетъ, то онъ тотчасъ же поднялъ бы на ноги тысячи двѣ рыцарей, вооружилъ бы ихъ въ стальные доспѣхи съ головы до ногъ, меня сдѣлалъ бы своимъ подручнымъ, Джима маркитантомъ, самъ сталъ бы командовать, и смелъ бы въ море всю языческую ораву, какъ какихъ-нибудь мухъ, и воротился бы домой, возсіявъ — что твое заходящее солнце! «Но вы, — говорилъ онъ, — такъ неразумны, что выпускаете изъ рукъ свое счастье, а я ужь не преподнесу его вамъ во второй разъ». И не преподнесъ. Если онъ упирался однажды, то съ мѣста его не сдвинешь уже ничѣмъ.

Я и не огорчался ни мало. Я не забіяка и вовсе не желаю драться съ людьми, которые не задѣваютъ меня. По моему, если язычники не лѣзутъ ко мнѣ, то и мнѣ не зачѣмъ лѣзть, и можно оставить все, какъ оно всегда было.

Надо сказать, что Томъ Соуеръ набрался всѣхъ этихъ нелѣпыхъ мыслей изъ романовъ Вальтеръ-Скотта, которые онъ постоянно читалъ. А затѣя его была нелѣпа уже потому, чтогдѣ же ему было набрать столько людей? А если бы это ему даже удалось, то кончилось бы дѣло все же тѣмъ, что его оттрепали бы. Я бралъ у него эти книги и перечиталъ все, что тамъ было на этотъ счетъ: выходить, что очень многимъ изъ тѣхъ, которые побросали свои фермы ради участія въ Крестовыхъ походахъ, пришлось потомъ крайне солоно.

Томъ придумывалъ потомъ еще одно за другимъ, но во всѣхъ этихъ затѣяхъ оказывалась какая-нибудь загвоздка, и ихъ приходилось оставить. Подъ конецъ онъ пришелъ даже чуть не въ отчаяніе. Въ это время сентъ-льюисскія газеты стали много писать о воздушномъ шарѣ, который долженъ былъ перелетѣть въ Европу, и Томъ сталъ подумывать, что было бы не худо отправиться посмотрѣть, что это былъ за шаръ; но онъ все еще не рѣшался. Однако, газеты не переставали толковать все о томъ же, и онъ поразмыслилъ, что если пропуститъ этотъ случай, то другого такого, чтобы повидать шаръ, пожалуй, и не представится. Сверхъ того, онъ узналъ, что Натъ Парсонъ отправляется посмотрѣть, и это заставило его рѣшиться, разумѣется. Онъ не могъ допустить, чтобы Натъ Парсонъ воротился и сталъ бы похваляться, что видѣлъ шаръ, а ему, Тому, пришлось бы только слушать, прикусивъ языкъ. Онъ пригласилъ меня и Джима съ собою, и мы отправились.

Чудный былъ этотъ шаръ, громадный, и съ крыльями, и съ махалами, и съ разными другими штуками, не похожій вовсе на тѣ шары, которые на картинкахъ рисуютъ. Онъ находился въ самой отдаленной окраинѣ города, на пустырѣ въ концѣ Двѣнадцатой улицы. Его обступала громадная толпа народа; всѣ издѣвались надъ шаромъ и надъ самимъ его хозяиномъ, худымъ, блѣднымъ человѣкомъ, съ тѣмъ кроткимъ, знаете, какъ бы луннымъ блескомъ въ глазахъ. Говорили, что шару не полетѣть! Онъ выходилъ изъ себя, слушая эти рѣчи, оборотился къ нимъ, погрозилъ имъ кулакомъ, обозвалъ ихъ скотами и слѣпцами, которые лишь послѣ узнаютъ, что стояли лицомъ къ лицу съ однимъ изъ тѣхъ людей, которые возвышаютъ свою націю и насаждаютъ просвѣщеніе. Они были слишкомъ тупы для уразумѣнія этого, но здѣсь же, на этомъ самомъ мѣстѣ, дѣти ихъ и внуки воздвигнуть ему монументъ, который простоитъ цѣлое тысячелѣтіе, а имя его переживетъ и этотъ самый монументъ!.. Тутъ толпа снова разразилась хохотомъ; стали его дразнить, спрашивать, какъ же онъ прозывался по фамиліи до своей свадьбы, и что возьметъ онъ за то, чтобы опять возвратить себѣ это имя, и какъ звали бабушку того кота, что теперь у его сестры, и всякую другую подобную чепуху говорили, по обычаю толпы, готовой потѣшаться надъ слабымъ. Многое изъ говореннаго тутъ было забавно… очень даже остроумно, не спорю; только мало было благородства и храбрости въ нападеніи всѣхъ на одного, да еще когда они были такъ находчивы и остры на языкъ, а онъ былъ вовсе не мастеръ огрызаться. Да и зачѣмъ старался онъ метнуть чѣмъ-нибудь въ отвѣтъ имъ? Вы понимаете, что ему это не могло принести никакой пользы, а ихъ только тѣшило. Они брали верхъ надъ нимъ, ясное дѣло, но онъ былъ уже таковъ, не могъ удержаться; такимъ уже былъ сотворенъ, очевидно. Въ сущности, былъ довольно доброе существо, не хотѣлъ никого обижать и, оказывался, какъ писали въ газетахъ, по просту геній, но это была не его вина. Не можемъ же мы всѣ быть здравыми: какимъ родился, такимъ и будь. Насколько я могу понять, геніи воображаютъ себя всезнайками и потому ни съ кѣмъ не хотятъ совѣтоваться, а дѣлаютъ все по своему, вслѣдствіе чего люди отъ нихъ отстраняются и презираютъ ихъ, что опять совершенно естественно, Если бы они, геніи эти, были посмиреннѣе, прислушивались бы и старались научиться, имъ жилось бы куда лучше!