Ирадж Пезешк-зод - Дядюшка Наполеон

— Ну хорошо, а способ ты тоже выбрал?

— Пока нет, но какой-нибудь найду.

— Загляни вечерком ко мне, я тебе подберу что-нибудь повернее и без боли.

Потом с мрачным и серьезным видом он добавил:

— Прости тебя господь! Ты был парень неплохой. Пусть на твоем могильном камне начертают: «Добрые люди мира сего иль те, что родятся после того! Тот, кто во прахе почил, это я, кто в Сан-Франциско не был, бедный я! Пусть этот мир будет добрым для вас, путь в Сан-Франциско откроет для вас!»

В это время раздался голос доктора Насера оль-Хокама:

— Как только машина придет, будем переносить… Этот укол немного привел его в себя, но случай такой, что нужно принимать капитальные меры.

Через несколько минут сообщили, что такси ждет у ворот. По указанию доктора принесли походную кровать. Дядюшку осторожно уложили на нее. Маш-Касем и двое других слуг подняли эти импровизированные носилки.

Таким способом дядюшку доставили к воротам сада. Когда носилки опустили на землю, чтобы снять с них больного и перенести его в машину, он вдруг открыл глаза и начал дико озираться, а потом еле слышно произнес:

— Где я?… Что случилось? Куда меня несут?

Дядя Полковник, стоявший ближе всех, ответил:

— Братец, у вас сердечный приступ. Доктор сказал, чтобы мы отвезли вас в больницу.

— В больницу? Меня в больницу?

— Жить вам не тужить, жить вам не тужить, ничего серьезного, просто может статься, что потребуются средства, которых здесь нет. Возможно, кислород…

Дядюшка расслабленно молчал, потом вдруг взревел:

— Нет, неправильно, нельзя меня в больницу! Кто вам сказал, чтоб меня туда везти? Хотите барашка волкам на растерзание отдать?… Хотите передать меня в руки англичан?

Вопли дядюшки слились с выкриками родных. Почти все считали, что, вопреки дядюшкиной воле, следует насильно отправить его в больницу. Бурное обсуждение было в самом разгаре, когда появились мои родители.

— Ох, господи, да что же это? — вскрикнула мать. — Что случилось, братец?

Все опять зашумели, пытаясь объяснить, что произошло. Дядюшка, по-прежнему лежавший на носилках, увидев отца, отчаянно простонал:

— На помощь, брат!.. Эти дураки убить меня хотят. Англичане, словно волки лютые, по городу рыщут, до меня добираются, а они хотят меня в больницу отдать!

— Этого делать нельзя! — категорически объявил мой отец. — Пока англичане в Тегеране, нежелательно отправлять агу в больницу. Вызовите врача на дом.

— Жить вам не тужить! — вмешался доктор Насер оль-Хокама. — Но, возможно, потребуется аппаратура, которой здесь нет.

— Доставьте домой всю аппаратуру, — отрезал отец. — Я беру расходы на себя.

Дядюшкин взор увлажнился слезой благодарности. Он с облегчением закрыл глаза.

— Здравствуй.

— Здравствуй, Лейли, как ты поживаешь?

— Иди сюда, я тебе что-то скажу.

Лейли говорила быстро, она была бледна, ее черные глаза выражали необычное волнение. Я поспешил за ней, мы почти бегом укрылись в розовой беседке.

— Говори, Лейли, что случилось? Состояние дядюшки…

— Маш-Касем послал за тобой.

— Маш-Касем?

— Да! Папа, боже избавь, немного не в своем уме… Утром вдруг погнался за Маш-Касемом с ружьем. Хотел убить беднягу…

От удивления широко раскрыв глаза, я прервал ее:

— Убить?… Почему, что Маш-Касем натворил?

— Папа говорит, он английский шпион.

Я чуть не расхохотался. Но при виде взволнованного личика Лейли у меня перехватило дыхание.

— Что? Маш-Касем — английский шпион?… Ты шутишь?

— Нет, сейчас не до шуток. Он за ним с ружьем погнался. Если бы бедняжка не убежал, наверное, убил бы…

— А сейчас как?

— Сейчас Маш-Касем забрался на кухню, закрылся там, а выйти не смеет, боится. Через дверь тихонько сказал мне, чтобы я тебе передала: беги скорей за твоим отцом и Асадолла-мирзой, пусть придут к нему на помощь.

— А ты что?

— Я хотела словечко сказать, но папа так на меня закричал, что я перепугалась насмерть… Он все время ходит по двору с винтовкой и бормочет что-то непонятное.

— Ну ладно, возвращайся, только будь осторожна, а я сбегаю за ними.

Было утро пятницы. Отец ушел из дома, пока я еще спал. Я со всех ног кинулся к дому Асадолла-мирзы.

Прошло уж около двух недель, как я бросил петарду в дом дяди Полковника. Дядюшка Наполеон несколько дней провел в постели. Врачи-специалисты — кардиолог и невропатолог — наблюдали за ним на дому. Кардиолог был твердо убежден, что причина дядюшкиной болезни — нарушение сердечной деятельности, а невропатолог говорил, что кардиолог ничего не смыслит и что причина всему — нервное расстройство. Через неделю состояние дядюшки под влиянием успокоительных средств и наркотиков немного улучшилось, но он не допускал к себе никого, кроме моего отца и изредка — Асадолла-мирзы, а когда другие родные приходили навестить его, тотчас засыпал.

Теперь только сильные лекарства могли подавить владевшее им нервное беспокойство, когда же срок действия микстур и пилюль истекал, он начинал кричать и охать. Везде ему мерещились пособники англичан.

Я жалел дядюшку, но еще больше волновался за Лейли: глаза ее не просыхали от слез, бедная девочка так любила отца. Переживания Лейли заставили меня совсем позабыть о собственных заботах и огорчениях.

Асадолла-мирза спал, и старуха прислуга не хотела пускать меня в дом. Но я так просил и молил ее, что она смилостивилась.

Когда Асадолла-мирза услышал мой голос, он крикнул через дверь спальни:

— Посиди минуточку в гостиной, я сейчас приду!

— Дядя Асадолла, откройте, у меня очень важное дело.

— Моменто, подожди, я приведу себя в порядок.

— Какой там порядок, — перебил я, — когда жизнь человека в опасности! Впустите меня!

— Говорю тебе, посиди в гостиной, я сейчас… Пока приготовишь все, что нужно для самоубийства, я приду…

Асадолла-мирза намекал на мои слова, сказанные ему несколько дней назад. Но с тех пор роковое решение было вытеснено тревогой за Лейли… Однако сейчас приходилось смириться и ждать — к тому же по доносившемуся из спальни шушуканью я понял, что князь там не один.

Через несколько минут Асадолла-мирза в красном шелковом халате вошел в гостиную. Не дав мне и рта раскрыть, он затараторил:

— Ну что, сегодня в добрый час и приступишь? Я-то рассчитывал, может, ты передумаешь, в Сан-Франциско смотаешься. Но — дело твое. Если человек не ездит в Сан-Франциско, ему, конечно, на этом свете задерживаться незачем. Чем скорее он покончит счеты с жизнью, тем лучше.

— Нет, дядя Асадолла, Лейли очень волнуется, я не могу сейчас думать о себе…

— Ну, понятно. Бедная детка заждалась совсем. У нее вся душа изболелась.

— Дядя Асадолла, да не обо мне речь, а о Маш-Касеме. Бедный Маш-Касем…