Ирадж Пезешк-зод - Дядюшка Наполеон

— Вы меня убиваете, барон Ардавас!

— Ну, не дай бог… За такую малость стыдно и деньги брать.

— Пожалуйста, жизнью вас заклинаю! Друг ты мне или нет?

— Помилуйте, я вам очень благодарен. Я ведь ничего особенного не сделал. Надел в саду эту рубашку, брюки, зашел, два слова сказал…

— Ардавас, я рассержусь.

— Ну, как прикажете, как вам угодно, только неудобно мне.

— Вот молодец! Но пусть это дело останется между нами. Переоденься и ступай, а попозже еще увидимся.

— Счастливо оставаться, ваше высочество, до свидания.

— До свидания, Ардавас, счастливо!

На пороге, прислушиваясь к их разговору, показался отец. Армянин, быстро переменив защитную гимнастерку и бриджи на обычную одежду, забрал английскую форму и удалился. Отец покачал головой:

— Ну, князь, виртуозно! Где вы только разыскали такого? Он настолько похож на англичанина, что я уж подумал, будто вы наняли настоящего британца.

— Этот Ардавас — официант в одном кафе на проспекте Лалезар… Его с давних пор прозвали Ардавас-англичанин. И живет он здесь неподалеку. Я со вчерашнего дня готовил подарок аге. Как он?

— Да, кажется, заснул, но все такой же бледный.

— Ну, пусть полежит немного. А что же доктор?

— С доктором Сеид-таги-ханом я договорился, он сейчас приедет.

Через минуту появился кардиолог в сопровождении Маш-Касема, и почти тотчас прибыл доктор Сеид-таги-хан.

Дядюшка лежал неподвижно, во все время осмотра не подавая признаков жизни. Оба врача считали, что его срочно нужно отправить в больницу. Больше всех горячился Маш-Касем:

— Пусть господь покарает их всех! Одно зло ага от них видел…

— Моменто, Маш-Касем, довольно — теперь эту песню не заводи, — строго сказал Асадолла-мирза.

— Нет, ваша милость, зачем врать?! До могилы-то… Меня ежели спросить, так я скажу: собственными ушами слыхал, что они агу отравили.

Доктор Сеид-таги-хан, запиравший саквояж, насторожился и со своим грубым тебризским акцентом произнес:

— Что? Вы сказали «отравили»?

— Ей-богу, зачем врать? До могилы…

— Маш-Касем, почтенный! Что за глупости… — разом закричали Асадолла-мирза и отец.

— Дайте ему сказать! — воскликнул доктор Сеид-таги-хан. — Я тоже наблюдаю у этого больного признаки опиумного отравления.

Кардиолог рассмеялся:

— Дорогой коллега… Я давно уже пользую этого больного… Подобные признаки появляются при каждом сердечном приступе.

Доктор Сеид-таги-хан, человек с дурным характером, резко ответил:

— Больного вы, возможно, знаете лучше меня, но я врач государственной больницы, передо мной каждый день проходит по сто человек с подобным отравлением.

— Да хоть тысяча — говорю вам, это типичные признаки сердечной аритмии.

— Прошу вас не учить меня медицине! Моя обязанность, если у больного обнаружены признаки отравления, сообщить об этом в органы здравоохранения, что я и собираюсь сделать.

Несмотря на громкие протесты Асадолла-мирзы и отца, доктор Сеид-таги-хан не желал отступиться от своих слов. Асадолла-мирза, стараясь не выходить из себя, сказал:

— Господин доктор, вы пришли к такому выводу только после слов этого глупого слуги! Почему же вы раньше не заметили признаков отравления?

Потом он обратился к Маш-Касему:

— Кто же, по-твоему, Маш-Касем, отравил агу?

— Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Я сам-то не видел. Но я так думаю, англичаны это.

— Вы слышите, господин доктор? — повернулся Асадолла-мирза к врачу. — Маш-Касем уверен, что британский король дал аге яд.

— Кто?… Британский король?… В любом случае в больнице все выяснится.

Кардиолог фыркнул:

— Надо извлечь опиум из желудка больного и отдать на анализ в государственную больницу. Конечно, если опиум окажется британским, это дело рук англичан. Тогда надо посылать полицейского к Черчиллю!

Доктор Сеид-таги-хан бросил на своего коллегу злобный взгляд и, если бы не вмешательство Асадолла-мирзы, несомненно обрушил бы на него поток брани.

— Моменто, моменто… Господа, ваш человеческий и профессиональный долг требует, чтобы вы заботились о больном, а не дискутировали по частным вопросам… Маш-Касем! Беги за такси, повезем агу в больницу.

Полчаса спустя дядюшка, несмотря на сделанную ему инъекцию, все еще не пришел в сознание. Его перенесли в машину. Было решено, что Маш-Касем срочно поедет на другом такси за дядей Полковником и попросит, чтобы он, оставив детей на даче, сам вернулся в город. Асадолла-мирза давал Маш-Касему последние наставления:

— Ты только осторожней, чтобы они не очень перепугались. Скажи господину Полковнику, что ага сам просил его вернуться! Ханум, если захочет, тоже пусть приедет, а детям — незачем.

У кардиолога была своя машина, а мы кое-как погрузились в то же такси, куда уложили дядюшку, и отправились в больницу.

Около полудня я сидел на скамейке в больничном коридоре, наблюдая за суетой родственников, число которых все прибывало.

Дядюшке давали кислород, к нему никого не пускали. Конечно, гипотеза об отравлении, которая так увлекла доктора Сеид-таги-хана, была отвергнута при первом же осмотре больного, и доктор покинул нас в самом скверном расположении духа.

Я думал о Лейли, и порой мысли заводили меня так далеко, что я становился гадок сам себе.

«Если дядюшка… а что, если дядюшка не поправится?… Сколько ему лет? Сам он говорит, что чуть больше шестидесяти, но отец утверждает, что ему все семьдесят! Семьдесят лет — ведь это уже старость!.. Нет, не дай бог, пусть до ста лет проживет! Но… но если он выздоровеет, то непременно отдаст Лейли за Пури… И мы оба будем несчастны, и я, и она… Ох, о чем я думаю?… Значит, я хочу, чтобы дядюшка не поправился?… Нет, сохрани бог! Господи, пошли ему исцеление! И вообще, разве можно лезть в дела божьи? Как господь пожелает… Лучше о другом думать. Правда, почему это Асадолла-мирза велел Маш-Касему не привозить детей? А может, Лейли захочет повидать отца в последний раз… Опять я говорю „в последний раз“! Господи, прости меня грешного…»

Родственники собрались в кружок и переговаривались тихими голосами. Моя мать и тетки не находили себе места от волнения, мужчины пытались их успокоить. Я подошел поближе, чтобы послушать, какие новости.

Последнее слово медиков было: если больной протянет до вечера, возможно, удастся его спасти.

Один из врачей с удивлением рассказывал, что, когда дядюшка на несколько минут пришел в себя, он лишь пробормотал что-то про какую-то святую Елену и про инвалидов — больше не удалось разобрать ни слова.

Наконец я увидел Асадолла-мирзу, сидевшего в стороне. Я направился к нему:

— Дядя Асадолла, как вы думаете, что будет? Ну, доктора говорят, что если до вечера…

— Так и есть, — тихо сказал Асадолла-мирза. — Ты прав. Твой диагноз верен.