Ирадж Пезешк-зод - Дядюшка Наполеон

Рыдая, Сиямак жаловался своей матери на дядюшку. Та, хотя и догадывалась, о ком из родственников идет речь, все же спросила:

— Какой дядюшка?

И несчастный мальчишка, не задумываясь, выпалил:

— Дядюшка Наполеон!

Мы оцепенели от ужаса. Прозвище, которым мы давно между собой наградили дядюшку, впервые было произнесено вслух в присутствии взрослых.

Конечно же, Сиямак еще раз получил по заслугам, теперь уже от собственных родителей, но зато мы вздохнули с облегчением, потому что давно задыхались от нетерпения произнести дядюшкино прозвище во весь голос.

Дядюшка с юных лет поклонялся Наполеону. Впоследствии мы узнали, что в дядюшкиной библиотеке были собраны все книги о Наполеоне, вышедшие в Иране в переводе на персидский и даже на французском (дядюшка немного знал французский язык). Да и вообще, на его полках не было ни одной книги, так или иначе не связанной с Наполеоном. О чем бы ни заходил разговор: о науке, литературе, истории, юриспруденции или философии — дядюшка непременно умудрялся процитировать какое-нибудь изречение французского императора. И так уж получилось, что большинство родни под влиянием дядюшки считало Наполеона величайшим философом, математиком, политиком и даже поэтом.

Во времена Мохаммада Али-шаха [5] Мохаммад Али-шах — шах из династии Каджаров. Правил с 1907 по 1909 г. Под непосредственным руководством Мохаммада Али-шаха был осуществлен контрреволюционный переворот 28 июня 1908 г. дядюшка состоял в жандармерии и вроде бы дослужился до подпоручика. Все мы сотни раз слышали дядюшкины рассказы о его боевой деятельности и о борьбе, которую он вел в ту пору с разбойниками и мятежниками.

Мы, дети, дали каждой из этих историй свое название: например, «Рассказ о битве при Казеруне», «Рассказ о битве при Мамасени» и так далее. Первые несколько лет эти рассказы сводились к повествованию о стычках дядюшки, командовавшего пятью-шестью другими жандармами, с горсткой разбойников и грабителей, орудовавших близ Казеруна или Мамасени. Но со временем число противников росло, а стычки превращались в кровавые бои. Так, если в ранних рассказах дядюшку вместе с пятью жандармами взяли в окружение около Казеруна двенадцать разбойников, то года через два-три стычка при Казеруне превратилась в дядюшкином изложении в кровопролитную битву, в которой четыре тысячи разбойников — конечно же, подстрекаемых англичанами, — окружили сто пятьдесят жандармов.

И лишь много позже, когда мы были уже достаточно знакомы с историей, нам стало понятно, что в результате крепнущей симпатии дядюшки к Наполеону эпизоды при Казеруне и Мамасени не только разрослись до головокружительных масштабов, но и обрели явное сходство с битвами Наполеона; рассказывая о Казерунской кампании, дядюшка точно описывал битву при Аустерлице и даже без всякого стеснения упоминал о вводе в бой пехоты и артиллерии. А еще мы узнали, что после того, как в Иране жандармерия была реорганизована, ветераны получили ранги, соответствующие их способностям и знаниям, а поскольку дядюшка был мало сведущ в той области, в которой сам он претендовал на гениальность, ему пришлось уйти в отставку в одном из низших чинов.

Итак, началась вторая бесконечная ночь. И снова передо мной — черные глаза Лейли, ее ласковый взгляд. И снова тринадцатилетнего мальчишку одолевают путаные беспокойные мысли. И снова я ищу ответ своим догадкам, но теперь меня мучает еще и новый вопрос: «А вдруг и Лейли в меня влюблена?» О господи, сжалься надо мной! Если влюбился только я, то остается хоть какая-то надежда на спасение, но если и Лейли…

Даже в то время, пока мы стояли в тревожном ожидании пред дядюшкиными очами, и никто из нас не был уверен, что дядюшка сумеет правильно дознаться до истины и свершит свой суд справедливо, даже тогда я то и дело ловил на себе взгляд Лейли или чувствовал, что она на меня смотрит.

Теперь передо мной возникла новая проблема, которую следовало срочно решить, — что лучше: безответная любовь или взаимная?

Кого же мне об этом спросить? С кем посоветоваться? Вот если бы Лейли была сейчас рядом… Нет, вне всякого сомнения, я влюбился — иначе с чего бы мне так хотелось, чтобы Лейли была рядом? Надо бы кого-нибудь обо всем этом порасспросить. Но кого?

А что, если спросить саму Лейли? Но это же просто глупо! Спрашивать у Лейли, влюблен я в нее или нет! А может быть, спросить у нее… Что?… Спросить, влюблена ли она в меня? Тоже глупо. Да и потом, вряд ли я наберусь храбрости задать ей подобный вопрос. Может, поговорить с ребятами?

Нет, ничего из этого не выйдет… Брат Лейли младше меня и в таких вещах не смыслит… Может, спросить Али?… Нет. Он — трепло, побежит и все доложит моему отцу, а еще хуже — дядюшке. О господи, неужели же мне некого спросить, влюблен я или нет?

Внезапно кромешный мрак, в котором блуждали мои мысли, озарился светом надежды — «Маш-Касем»!

Да, что если спросить Маш-Касема? Дядюшка взял его в услужение из деревни, и в нашей семье часто хвалили Маш-Касема за набожность и благочестие, к тому же он как-то раз уже доказал мне свою порядочность. Однажды я мячом разбил в дядюшкином доме окно. Маш-Касем это видел, но не сказал никому ни слова.

И вообще Маш-Касем всегда был на стороне детворы и часто рассказывал нам всякие удивительные истории. Основным достоинством Маш-Касема было то, что он обязательно отвечал на любой вопрос. Когда его о чем-то спрашивали, он прежде всего говорил: «Зачем же врать?! До могилы-то… ять… ять…» — и непременно растопыривал четыре пальца правой руки. Потом уже мы узнали, что этим он хотел сказать, что, поскольку человека отделяет от могилы ничтожное расстояние — не больше, чем четыре пальца, — врать не следует. Хотя мы иногда понимали, а скорее даже чувствовали, что Маш-Касем врет, нам было интересно, как он умудряется отвечать на абсолютно все вопросы, даже если они касаются сложнейших наук, открытий и изобретений. Когда мы спросили его, существуют ли на самом деле драконы, он, не задумываясь, ответил: «Э-э, милые вы мои… Зачем же врать?! До могилы-то ать… ать… Я ведь дракона собственными глазами видел… Иду это я однажды по дороге из Гиясабада в Кум… Дошел до поворота и гляжу — дракон! Он сначала взлетел, а потом прямо передо мной опустился. Ну и зверь! Не приведи бог с таким встретиться. Наполовину тигр, наполовину буйвол, помесь коровы с осьминогом и с совой… Из пасти у него огонь полыхает, на три зара [6] Зар — мера длины, равная 107 см. вокруг. Я думаю: „Была не была!“ — и как садану ему в пасть лопатой, чтоб он поперхнулся. Он захрипел, да так, что весь город разбудил… А что толку, милые вы мои? Никто Маш-Касему и „спасибо“ не сказал…»

Маш-Касем всегда был готов объяснить любой факт истории и любое хитроумное изобретение рода человеческого. Если бы в ту пору уже создали атомную бомбу, Маш-Касем наверняка взялся бы растолковать нам, как происходит ядерный взрыв.