Ирадж Пезешк-зод - Дядюшка Наполеон

Азиз ос-Салтане ударила себя по голове:

— Господи, уж лучше мне умереть! До чего человека довели!.. А эти тут сидят, еще родственники называются! — И она собралась уходить. — Я знаю, стоит мне ему слово сказать, сразу же оттуда выйдет. От вас-то он отродясь ни ласки, ни доброты не видел, чего ж он будет вас слушаться?!

Дустали-хан тоже поднялся:

— Тогда и я пойду с тобой, скажу ему, что я его простил… Надо ему растолковать, что…

— А ну садись на место! Мальчик как голосище твой гнусный услышит, у него от страху сердце разорвется!

Когда Азиз ос-Салтане была уже в коридоре, дядюшка крикнул:

— Ханум, не говорите Асадолле, что Ширали посадили в тюрьму… Я ему тоже об этом не сказал, потому что, если он узнает, вряд ли вообще с места сдвинется.

— Если вы такой умный, ага, непонятно, почему вы до сих пор не министр!

Азиз ос-Салтане направилась к дому Ширали. Я, как и незадолго перед этим, крадучись двинулся туда же. На улице никого не было, и я шел за Азиз ос-Салтане на почтительном расстоянии. Ей пришлось стучаться несколько минут, но наконец из-за ворот послышался голос Тахиры. Азиз ос-Салтане долго препиралась с ней и сыпала угрозами, пока не убедила вызвать для переговоров Асадолла-мирзу.

Азиз ос-Салтане старалась говорить спокойно и ласково:

— Асадолла, открой ворота, позволь мне словечко тебе сказать.

— Ханум, дорогая, о чем угодно меня просите, только не об этом. Я отсюда не выйду. Моя жизнь в опасности.

— Тебе говорю, открой! Пусть только Дустали попробует на тебя руку поднять — пожалеет! Да и теперь дело прошлое — я Дустали простила, и он нас с тобой простил.

Асадолла-мирза с дрожью в голосе ответил:

— Ханум, милая вы моя!.. Боюсь… Я знаю, что Дустали сейчас стоит рядом с вами… Знаю, он уже держит кинжал наготове, чтобы пронзить им мое сердце.

— Асадолла, ты хоть одну створку приоткрой, погляди. Нет тут никакого Дустали. Подумай, люди что говорить будут. Ты в чужом доме наедине с женщиной…

— Моменто, моменто! Слава богу, меня подобными сплетнями не запятнать! Ширали мне теперь как брат родной, а жена и дети Ширали мне, что собственные жена и дети… Вот вернется Ширали, я сдам ему его семью в целости и сохранности, тогда и поговорим.

— Асадолла, ты ведь не знаешь! Ширали на базаре подрался, его в полицию забрали! Как же ты теперь собираешься…

— Вай! Горе горькое!.. Ширали в тюрьму угодил!.. Вот теперь уж я вовсе не могу отсюда выйти. Мне чувство долга и совесть моя приказывают здесь остаться! Всевышний, какая тяжкая обязанность!

По его голосу чувствовалось, что он уже знает о злоключениях Ширали и теперь просто разыгрывает очередную роль.

Азиз ос-Салтане прижалась к воротам щекой и проворковала:

— Асадолла, не мучай меня, выходи. Не заставляй краснеть перед людьми!

— Ханум, я готов жизнь за вас отдать, но я должен выполнить свой долг перед собственной совестью. Не думайте, что я оставлю без покровительства жену и детей Ширали, которых он сам же мне препоручил перед тем, как сел в тюрьму!

— Но у Ширали ведь нет детей, Асадолла!

— Зато жена есть… Ханум, милая, она сама точно ребенок. Плачет сейчас, малышка, убивается! Лица ее мне из-под чадры не видно, но я слышу, как она всхлипывает… Бедная девочка, дитятко невинное!

Азиз ос-Салтане еще несколько минут безрезультатно уговаривала Асадолла-мирзу выйти, потом осыпала жену Ширали и самого князя отборной бранью и, клокоча от ярости, как вулкан, направилась в сад.

Я тенью поплелся за нею, но неожиданно заметил, что в наш дом вошел аптекарь. Это обстоятельство показалось мне весьма важным, и, не дойдя до ворот сада, я свернул к нам во двор. Отец и аптекарь уединились в зале. В последнее время в связи с бурными событиями я настолько привык подслушивать, что и на этот раз припал ухом к выходившему во двор окну.

Вытирая пот со лба, аптекарь говорил:

— Придется нам по аптеке отходную читать, ага. Хоть и закрыл я ее на один день, хоть и вывесил объявление, что уехал в паломничество к святым местам, не помогло.

— А разве проповедник ничего в мечети не говорил?

— Как же, говорил! Бедняга Сеид-Абулькасем два раза с минбара объяснял, что вышло недоразумение, только, по-моему, никто его не слушал… Уж если людям что в голову втемяшилось, их трудно переубедить.

— А сами-то люди что говорят? Ничем не болеют, что ли?

— Ничего они не говорят, ага. Только до сих пор никто не зашел и даже щепотку глауберовой соли не купил. Сегодня какой-то прохожий собрался было ко мне заглянуть, так его все до того обругали и застыдили, что он передумал и пошел дальше.

В щелку между ставнями окна мне было видно лицо отца. Он сидел бледный со стиснутыми зубами. После долгой паузы отец глухо сказал:

— Нужно найти какой-то выход… Нужно что-то придумать.

— Ничего тут не придумаешь, ага. Я здешних людей хорошо знаю. Помирать будут, но раз уж у них в голове засело, что мы лекарства на спирту готовим, ничего у нас не купят. А мне теперь и вовсе нельзя в этом квартале оставаться, потому что слухи пошли, будто я ни в аллаха, ни в пророка не верую. Я пока что аптеку запер, к вам пришел, чтобы вместе все и решить.

Отец несколько минут угрюмо шагал по комнате, потом остановился и сказал:

— Этот подлец задумал меня со света сжить. Я буду не мужчина, если не отомщу ему!.. Пока не увижу его в могиле, не успокоюсь!.. Негодяй!.. Мерзавец!.. Наполеон паршивый! Я из него восемь таких Наполеонов сделаю!

— А мне что прикажете предпринять?

— Ничего… ничего, господин аптекарь. Вы… вы отдыхайте, а там посмотрим, что да как. Электричество в аптеке отключите и закройте ее до лучших времен…

Аптекарь хмуро попрощался и ушел, а отец снова принялся шагать по комнате. Он был в таком подавленном состоянии, что я, боясь, как бы ему не стало плохо, еще несколько минут простоял под окном. Когда мне показалось, что он немного пришел в себя, я решил узнать, что происходит в доме дядюшки, и побежал туда.

Все по-прежнему сидели в зале. Пока меня не было, появилась придурковатая Гамар, которую на весь вчерашний день отсылали к каким-то родственникам.

Все шумели, ругались и яростно спорили. Особенно кипятились Азиз ос-Салтане и Дустали-хан.

В мое отсутствие Дустали-хан позвонил в полицию, чтобы договориться об освобождении Ширали. Но ему сказали, что, пока не прояснится состояние здоровья ударенного, то бишь пекаря, Ширали отпустить не могут.

Когда я вошел, Азиз ос-Салтане говорила:

— Я точно знаю: эта потаскушка околдовала Асадоллу, потому что иначе он бы меня послушался… Давайте-ка позовем господина Хорасани, пусть побрызгает дверь Ширали купоросом, что от колдовства помогает.

Потеряв терпение, Дустали-хан закричал: