Метта Фуллер - Дневник проказника

Я, кажется, никому не нужен. Мои прислали меня сюда, потому что не хотели держать дома, а теперь миссис Питкинс желает, чтобы я умер. Но я придумал, что мне делать. Я раз прочел в газете: «Желают усыновить здорового мальчика». Я напишу письмо в газету, чтобы кто-нибудь меня усыновил. Скажу, что я здоровый. Никому не придет в голову, что я такой скверный. Меня будут считать хорошим маленьким мальчиком. Сегодня же вечером напишу. Джек отнесет мое письмо в газету:

«Здоровый мальчик желает быть усыновленным. Обращают более внимания на хорошее обращение, нежели на вознаграждение».

Вот так сцена была вчера, когда я вернулся домой! Они сказали кондуктору, чтобы он присматривал за мной, и последние слова профессора были:

— Хорошенько смотрите за этим мальчиком, кондуктор! Это ужасный ребенок, я должен был исключить его из моей школы.

И когда кондуктор пришел пробить мой билет, он, улыбаясь, спросил меня:

— Что это ты наделал, мальчик, за что тебя выгнали? Ты выглядишь невинным, как овечка. Поверить нельзя, чтобы ты был такой уж безобразник!

И похлопал при этом меня по спине.

— О, я наделал целую кучу ужасных вещей, — отвечал я ему. — Я причинил профессору большие убытки из-за его париков, но все это были только случайности, я никогда не шалил нарочно! Мне просто не везло. Я очень несчастен, — прибавил я с глубоким вздохом. — А последнее происшествие, которое случилось со мной, так совсем сломало спину верблюда — этой миссис Питкинс.

— Хорошо, — сказал он, — когда я освобожусь, вернусь сюда и ты расскажешь мне, как это случилось.

Итак, он вернулся и уселся на другом конце скамьи.

— Поверите ли, господин кондуктор, — сказал я, — чтобы можно было исключить маленького мальчика, действительно доброго, хорошего маленького мальчика только за то, что он взял из кухни кусочек сырого теста?

— Ну, это уж, конечно, слишком, — сказал он несколько задумчиво.

— А вот они это сделали! — сказал я. — Вся моя вина в том, что я взял кусочек величиною с два мои кулака. Я взял его наверх, в мою комнату, потому что профессор должен был читать в городе благотворительную философскую лекцию. Миссис Питкинс была совсем одна, а я воспользовался удобной минутой, пока она была в кухне и говорила кухарке, чтобы та не тратила понапрасну яиц для трески к завтраку, и вымазал себе тестом все лицо, точно я пирог, и сделал в нем дырку, как это делает кухарка, в том месте, где у меня рот. Потом я прокрался в комнату миссис Питкинс, сел в кресло в углу и закрылся простыней, которая доходила до земли. В комнате было темно, и когда она вошла с лампой, то свет упал прямо на привидение. Она стала кричать и убежала. Все было бы хорошо и ничего бы не случилось, если бы глупая женщина не уронила лампу: на ковре образовалось жирное пятно, и платье ее стало гореть. Она сгорела бы вся, но Джек в сенях бросил на нее свой сюртук, и у нее сделался только пузырь (на руке, но платье погибло, совсем новое платье), а от испуга с ней сделался истерический припадок, и она сказала, что отлично понимает теперь, почему моя мать послала меня в школу, но она (миссис Питкинс) не будет держать меня и за десять тысяч долларов.

Мне было очень жаль ее нового платья, и я хотел ей отдать мой золотой в пять долларов, чтобы она могла купить себе другое. Но она не взяла. Она сказала, что сама поставит его в счет.

Что скажет папа, когда увидит счет! Со мной случилось столько бед! Вечно я попадаюсь! Господин кондуктор, не нужен ли вам мальчик моего роста, чтобы продавать газеты на железной дороге, или бутерброды с ветчиной, или конфеты от кашля? Я хотел бы сам на себя зарабатывать, я уже причинил столько убытков.

Он сказал, что для такого дела нужны мальчики побольше.

— А теперь, дружок, — сказал он, — сиди смирно, вот тебе газета с картинками, рассматривай их. Я буду заходить справляться о тебе.

Я поблагодарил его очень вежливо. Как раз, когда он пошел в другой вагон, пришел мальчик с конфетами. Я купил четыре пакетика и дал ему доллар. Я решил тоже попробовать торговлю, и когда мальчик ушел, вскочил, прошел по вагону и прокричал, как он: «Конфет не угодно ли?» Пассажиры смеялись, но никто не хотел покупать; тогда я отворил дверь и вышел на площадку, так как хотел попытать счастья в другом вагоне. Было ужасно ветрено, и должно быть вагоны сильно качались, потому что первое, что я помню, было то, что я выползал из снежной кучи.

Мои уши были полны снегу, рот тоже — ужасно! Поезд был уже далеко, он летел как молния, и я был совсем один в поле. Мисс Гавен плакала, когда я покидал школу, и дала мне кусок пирожного на дорогу; он был у меня в кармане, я вынул его и стал есть. Пачка конфет была тоже при мне, я держал ее крепко в руке. Я решил, что съем их, и коль уже умирать голодной смертью, то все-таки будет не так горько; вдруг вижу, поезд идет задним ходом, как рак. Мне было смешно; обер-кондуктор, все другие кондукторы, машинист и кочегар — все высунулись, чтобы разыскивать куски от меня, все окна были открыты, и пассажиры высовывали головы. Кажется, двести человек вышло, когда остановился поезд. Кондуктор был бледен, как полотно, но когда он увидел, что я ем конфеты, ужасно рассердился.

— Сейчас же влезай! — сказал он. — Я и так уж потерял десять минут. Полезай же, маленький бесенок! Что за шутки ты позволяешь себе с нами?

— Мне очень жаль, господин кондуктор, — сказал я. — Я больше так не буду. Я не хотел этого сделать, я не виноват, вагон так качался!

Он втолкнул меня и мн было страшно неприятно, когда все дамы плакали обо мне и ощупывали мои руки и ноги, не расшибся ли я. Я должен был на этот раз бросить все мысли о торговле конфетами, но решил предпринять что-нибудь, чтобы самому найти себе пропитание, если опять что-нибудь со мной случится. Ты видишь, милый дневник, я не мог рассказать кондуктору, за что, собственно, меня исключили, потому что он подумал бы, что я сделал это нарочно. Только очень, очень злой мальчик мог послать такой даме, как мисcис Питкинс, такое дерзкое послание. На письме, которое я послал мисс Гавен, были два голубка и надпись: «Постараюсь исправиться и делать все, что вы хотели. От любящего вас маленького друга Жоржи».

А мисcис Питкинс получила такие стихи:

«Роза красная, фиалка синяя, пикули кислые и ты тоже.»

Может быть, Джек написал ей это, но она говорила, что почерк мой. Она бы и внимания не обратила внимания на письмецо, но вот из-за чего она подняла историю: какой-то мальчик прицепил кусок говядины к крючку от удочки и покормил им ее мальтийскую кошку; это бы еще ничего, но он стал удить в стеклянном аквариуме и вытащил всех золотых рыбок. И это она еще перенесла бы, но в воскресенье после обеда он пошел кататься на коньках и провалился в прорубь, так что его без сознания вытащили оттуда, а от его мокрой одежды осталась на полу такая лужа, что, по словам мисcис Питкинс, ее нервы пришли в печальное состояние. Она совсем потеряла голову. Она не могла этого выдержать, особенно, когда он на другой день вымазал себе лицо и руки чернилами, взял кухонную щетку и хотел залезть в каминную трубу, но упал и заполучил шишку величиной с гусиное яйцо; но все-таки и это она бы простила и забыла, если бы он не прилепил к ее спине бумажки с надписью: «Это бочка, которую переполнила последняя капля». Это была только шутка, и она и ее оставила бы без последствий, если бы он не вырезал всех смешных птиц из словаря и не расклеил их всех в один длинный ряд над своей кроватью для того, чтобы было чем позабавиться утром, когда он рано проснется, и если бы он не разбил золотых очков профессора, когда второпях надевал их в библиотеке, и они не упали, все бы, худо ли бедно, сошло ему с рук. Кроме того, он приучился кашлять совсем так, как профессор, а когда его послали в ее комнату повторить урок географии, он взял ее ночную кофту, надел ее на пинчера, который с воем убежал и протащил кофту по всему околотку.