Георгий Эсаул - Рабочий

Я артисткой стану, знаменитой, звездой, а вертухай — кто, он, вша поднарная?

Обезьяна он — нищая без перспектив, без продюсерского таланта, без связей в столице, где каждый шаг отслеживается видеокамерами и шпионами грузинских барсеточников.

Вертухай бесплатно бабу захотел, денег ему жаль на бухло и на кабак, а тут — женщины под боком, в ватниках и сапогах, словно мы не бабы, а — кони, ну, которые в сапогах кони.

Если бы мне кум своё покровительство предложил, старый импотент, то куму я бы не отказала, под кума бы легла, потому что у него и связи, и положение, и карцеры с холодными стенами.

Свою бабу, жену, кум в карцер не бросит, и лохмачам не отдаст на растерзание, а чужую бабу — нате, пожалуйста, наше вам с кисточкой, папуас.

Интересный мужчина кум, а вертухай — чмо поганое, даже ухаживать не научился, сразу в койку баб тянет, словно на рыбалку вышел.

Я ему отвечаю отказом, но лицо глиной и сажей не намазывала — так намазывали белорусские девки перед приходом немцев, боялись, что немцы снасильничают.

«Петя, Петенька, ты наш, — я на всякий случай вертухая потрепала по подбородку — вдруг, выстрелит в меня из ревности, — Ты, разумеется, всех баб на зоне своими считаешь — так цыплят считают на птицефабрике.

Впрочем, на пику я не лезу, а ты не знаешь всей сущность моего дела, словно три года в школу ходил, а потом гусей пас.

Я не виню тебя в умышленном насилии над личностью, и никогда не обвиню, но мне не по понятиям под тебя ложиться — так Королева не ляжет с конюхом.

После тюрьмы я стану певицей; завод — взлётная площадка для певиц, потому что после смены — кабак, а в кабаке богатые дядьки-покровители, всем девушкам деньги дают на раскрутку голоса.

Я — звезда эстрады: цветы, поклонники, Максим Галкин, «Мерседес» эска правительственного класса — в нем премьер-министр ездит, как на дородном жеребце.

Я на сцене, а тут приходит мне малява с предъявой, или просто — дурное письмо, что я на зоне с вертухаем спала, с нищим, дурным, бесперспективным, как пересохшая река в Ашхабаде.

Мои акции на эстраде сразу упадут, как падает у импотента.

Вольно, если я сама на себя тебя напустила, и не в обиде, как обиженный петух.

Например, выпила водки, запила чифирем и легла под тебя по недоразумению, в недосмотре — так делопроизводитель обвиняет себя в нерасторопности и неумении перекладывать бумаги с одного конца стола на другой.

По своей воле — не вышло бы между нами распри, черная кошка не пробежала бы и даже без ссоры, во взаимном согласии, без оскорблений и уязвленного самолюбия молодой перспективной певицы, что не носит нижнего белья.

Я, может быть, и внимания не обратила на твои дурные манеры, но как подумаю о будущем на эстраде, так у меня матка ниже колена опускается, словно я гирю в себя засунула.

Мнительность и моя неправда здесь ни при чем, хотя ты в досаде, оскорбленный моими грубостями и отказом, не упустил бы случая и начал бы надо мной дело по строганию бревна.

Все это покажется посторонним бабам в бараке не совсем благородным — так кошка ощипывает курицу.

От меня ты подцепил бы дурную болезнь, хотя я прошла медосмотр, но на зоне, когда девушка спит с другой девушкой — всякие микробы между нами пробегают на зеленый свет.

Без оправданий, без гнева и раздраженного самолюбия, то есть — типа, мы все благородные, в Монте-Карло пальцы веером под юбки графиням и Принцессам засовываем, но есть же в твоей душе тупого непроглядного крестьянина естественное брюквенное начало, человеческое, а слухи о том, что ты козу эбал, и дочь козы эбал — кто в это поверит, если не пойдет по этому потешному поводу реклама в газетах и на телевидении?

Главное в жизни, Петя: что я сделаю после кичи, и как ты пойдешь по жизни до пенсии, где тебя встретит смерть с косой.

Я бы приняла от тебя деньги за секс, но ты не дашь, а я тебе подарю микроба.

Прибавим к нашему положению щекотливое положение, когда в бараке обнаружили стойбище вшей, так ты швырнешь меня на пол и затопчешь сапогами на три размера больше положенного».

Я сказала всё это вертухаю, и он от меня отстал — так отлетает березовый лист с ягодицы банщика деда Махмуда. — Настюха многозначительно посмотрела в глаза Лёхи, подмигнула ему, словно продавала яблоки и замолчала.

Лёха тоже молчал, курил, думал, смотрел в глаза Настюхи, искал в них Правду.

Он докурил, поднялся со стула (стул неподобающе скрипнул, издал дурной звук).

Лёха потянулся, зевнул:

— Во как!

С утра в голове плясали балерины, бегали коты по сухому тростнику, а во рту — туалет и балеринам и котам.

Лёха с трудом держался на ногах после вчерашнего, переживал в очередной раз, что губит здоровье, ругал себя, обещал, что теперь — только в меру алкоголь и сигареты, похожие по яду на гадюк.

За переживаниями Лёха уронил напильник на холодный бетон заводского пола — так девушка роняет честь до свадьбы.

— Во как! — Лёха смотрел на напильник, но не поднимал его — тяжело в голове, на душе и во всех членах, словно мумию ночью делал сам из себя.

Мимо проходил Степаныч с ведром в левой руке и щеткой-сметкой в правой — регулировщик движения на производстве:

— Тяжело, Лёха?

— Ага! — Лёха наклонился к станине, опирался, словно любимую девушку вытащил из болота.

«Почему Степаныч не поднял мой напильник, — разве это трудно, когда коллега коллеге помогает на заводе — так моравские братья помогали друг другу, и младогегельянцы помогали, не знаю кто они, но слово смешное, как и Копенгаген.

Если бы мимо проходил могильщик с Востряковского или Островецкого кладбища, то могильщик поднял бы мой напильник, потому что могильщики знают цену вещам и людям — на произвол судьбы не бросят ни напильник, ни человека в гробу.

Спортсмен прыгун с шестом тоже поднял бы напильник и сунул мне в руки, потому что спортсмены — бедовые ребята, особенно — с шестом; привыкли к шесту, каждый раз его поднимают, оттого и напильник подняли бы.

Балерина, вот балерина — другой человек, не подняла бы мне напильник, потому что балерины — гордые, как чайки, им, балеринам, только деньги подавай и зеленые БМВ,

Почему зеленые, словно трава в Белоруссии?

Потому что балерины, по определению, сами зеленые, неопытные в жизни.

Балерина по глупости подумала бы, что я нарочно швырнул напильник на пол, чтобы она подняла, а юбка на ней задралась бы, и я на панталоны якобы посмотрел.

Не нужны мне панталоны балерины, ничего они не стоят для рабочего человека, потому что рабочему человеку нужны рыбалка, грибы, отдых в рабочий полдень, рука товарища, а не панталоны балерины.

Балерины, они — врушки, словно три года проходили азбуку в первом классе Новгородской школы искусств.