Николай Лейкин - Рыболовы

— А овсяники будутъ. Дайте только срокъ овесъ скосить. Какъ вотъ овсы скосятъ — тутъ у насъ овсяники и обозначатся. Придутъ они на скошенное мѣсто по старой памяти — я давай выть. А теперь какъ-же овсяника обходить? Овсы помнешь. За потраву надо платить.

— Но вѣдь медвѣдь-то все-таки мнетъ овсы. А убивъ его, мы даже сдѣлаемъ благодѣяніе владѣльцамъ овсовъ. Но, главное, мнѣ хочется аппаратъ свой испробовать.

— Господинъ докторъ! А какой это такой аппаратъ? — спросилъ Петръ Михайлычъ пьянымъ голосомъ.

— А такой, что даже пьяный человѣкъ при этомъ аппаратѣ можетъ одинъ на медвѣдя ходить, — отвѣтилъ докторъ и улыбнулся.

Петръ Михайлычъ принялъ слово «пьяный» на свой счетъ и обидѣлся.

— Что это такое? Критика? На мою личность критика? — спросилъ онъ, поднимаясь съ мѣста. — Нѣтъ, братъ, господинъ нѣмецъ, я этого не позволю! Я хоть и выпивши, но я двоихъ трезвыхъ нѣмцевъ за поясъ заткну. Я бѣлку одной дробиной въ глазъ… Пьяный!

Петръ Михайлычъ покачнулся, не удержался на ногахъ и грузно опустился опять на скамейку. Къ нему подскочилъ егерь и сталъ его уговаривать:

— Вы, Петръ Михайлычъ, не обижайтесь. Тутъ критики никакой нѣтъ. У Богдана Карлыча есть дѣйствительно аппаратъ супротивъ медвѣдя, такой аппаратъ, что ежели даже совсѣмъ пьянаго человѣка въ него посадитъ или неумѣющаго стрѣлять — и тотъ съ медвѣдемъ можетъ сладить.

— А я неумѣющій? Я стрѣлять не умѣю? Помнишь ты, въ прошломъ году осенью, какъ я дикаго гуся въ летъ?.. — хвастался Петръ Михайлычъ. — И въ лучшемъ видѣ онъ кувыркомъ, кувыркомъ Ахъ, онъ нѣмецъ!

Докторъ попятился.

— Да я, многоуважаемый Петръ Михайлычъ, не про васъ… Мой аппаратъ можетъ гарантировать отъ несчастнаго случая и самаго мѣткаго стрѣлка, самаго лучшаго охотника, ежели онъ промахнется по медвѣдю или только ранитъ его, такъ что медвѣдь пойдетъ на него. Ежели охотникъ сидитъ въ аппаратѣ — медвѣдь хоть-бы и подошелъ къ охотнику на два шага — ничего не можетъ подѣлать ему, — заговорилъ докторъ.

— Толкуй. Знаю я васъ! Я одной дробиной бѣлку въ глазъ, а онъ…

— Самый лучшій охотникъ можетъ промахнуться. Въ бѣлку не промахнется, а въ медвѣдя промахнется. Да и не промахнувшись… Ну, вы раните медвѣдя, онъ идетъ на васъ, обхватываетъ и начинаетъ васъ ломать. А при аппаратѣ онъ можетъ сколько угодно ломать васъ — и вы гарантированы, ничего онъ вамъ не подѣлаетъ. Царапины даже не оставитъ.

— Медвѣдь будетъ ломать охотника и царапины не оставитъ? Врешь, врешь! — махалъ руками Петръ Михайлычъ. — Ты думаешь, я пьянъ, ты думаешь, я не понимаю! Нѣтъ, шалишь!

— Да выслушайте прежде меня. Вѣдь вы аппарата не знаете, не имѣете объ немъ даже малѣйшаго понятія. А выслушаете я тогда поймете. Ну, давайте, чокнемся, выпьемъ пива и я вамъ разскажу объ аппаратѣ.

Докторъ подсѣлъ къ Петру Михайлычу.

— Выпить я всегда готовъ, — отвѣчалъ тотъ, — а только зачѣмъ критика на пьянаго человѣка? Зачѣмъ въ чужой огородъ камешки кидать? Иной и пьянъ да уменъ, стало быть два угодья въ немъ, — говорилъ, смягчаясь, Петръ Михайлычъ и чокнулся своимъ стаканомъ съ стаканомъ доктора.

— Ошибка съ моей стороны была та, что я сказалъ, что этотъ аппаратъ для пьянаго охотника. Аппаратъ этотъ самому трезвому охотнику гарантируетъ безопасность, ежели медвѣдь обхватитъ охотника. Вѣдь можетъ-же такой случай быть? Такіе случаи очень часто бываютъ. А аппаратъ мой вотъ изъ чего состоитъ. Это большой желѣзный ящикъ въ ростъ и толщину человѣка. Ящикъ окрашенъ подъ цвѣтъ березовой коры. Сверху ящика крышка на шалнерахъ, Ожидая медвѣдя, вы влѣзаете въ ящикъ и стоите въ немъ съ заряженнымъ ружьемъ. Поняли?

— Пей!

— Ну, вотъ и отлично, что поняли. Медвѣдь показывается, онъ передъ вами. Вы стрѣляете въ него и только раните его.

— Зачѣмъ-же только ранить? Я убью его наповалъ.

— Ахъ, Боже мой! Да вѣдь можетъ-же промахъ случиться! Раненый медвѣдь идетъ на васъ. Вы мгновенно садитесь на скамеечку, находящуюся въ ящикѣ и, какъ только сѣли, крышка ящика автоматически захлопывается у васъ надъ головой. Передъ медвѣдемъ ужъ не охотникъ, а большой березовый пень, въ которомъ находится этотъ охотникъ. Медвѣдь понюхаетъ этотъ пень и отойдетъ отъ него прочь, а вы тѣмъ временемъ будете стрѣлять въ медвѣдя изъ револьвера, потому что въ ящикѣ есть маленькія отверстія. Вы видите изъ нихъ медвѣдя и стрѣляете въ него, стрѣляете шесть разъ, ежели вамъ угодно.

— Ха-ха-ха! — разразился хохотомъ Петръ Михайлычъ и схватился за бока.

— Чего вы смѣетесь? Стало быть не поняли устройство аппарата? — обидчиво спросилъ докторъ.

Петръ Михайлычъ продолжалъ хохотать.

— Понюхаетъ и прочь пойдетъ? Ай, да нѣмецъ!

— Позвольте… Но допустимъ, что онъ и не понюхаетъ, а обхватитъ пень или ящикъ, въ которомъ вы сидите, повалитъ его и будетъ ломать — пускай ломаетъ, ибо вы все-таки гарантированы и онъ вамъ даже царапины не сдѣлаетъ. Ящикъ кованнаго желѣза и сломать его медвѣдю никакъ невозможно. Да-съ… Онъ его ломаетъ, а вы въ него изъ ящика стрѣляете изъ револьвера. И вы спасены. Поняли?

— Ха-ха-ха! — раскатывался смѣхомъ Петръ Михайлычъ.

Докторъ вскочилъ съ мѣста, весь красный и заговорилъ:

— Но вѣдь это-же свинство хохотать на то, чего вы не понимаете! Я показывалъ его самымъ компетентнѣйшимъ охотникамъ и всѣ нашли его полезнымъ. Ящикъ мнѣ стоитъ болѣе двухсотъ рублей. Это, по моему, вкладъ въ охотничье дѣло.

— Вкладъ, вкладъ, Карлъ Богданычъ. Осенью-же пойдемъ на медвѣдя съ ящикомъ, — заливался смѣхомъ Петръ Михайлычъ.

Докторъ сжалъ кулаки.

— Съ пьянымъ человѣкомъ не стоитъ разговаривать! — пробормоталъ онъ сквозь зубы, схватилъ свой сакъ-вояжъ со стола и, не допивъ пива, сталъ уходить съ огорода, крикнувъ егерю:- Амфилотей! Проводи меня! Я ухожу на охоту!

— Эй! Ящикъ! Аппаратъ! Вернись! — крикнулъ ему вслѣдъ Петръ Михайлычъ и захохоталъ еще громче.

Былъ часъ четвертый второго дня, а Петръ Михайлычъ все еще не собрался на охоту, да и не могъ онъ собраться — ноги окончательно отказались ему служить, до того много было выпито всякой хмельной дряни. Да и не однѣ ноги. Самое туловище требовало подпоры и не будь врытаго на огородѣ въ землю стола, онъ давно-бы свалился со скамейки, на которой сидѣлъ. Движенія его ограничивались только размахиваніемъ руками, которыми онъ ловилъ увертывающихся отъ него крестьянскихъ дѣвушекъ, все еще находившихся при бражничаньѣ и время отъ времени пѣвшихъ пѣсни. Число дѣвушекъ усилилось уже до пяти. Эти вновь пришедшія дѣвушки явились съ корзинками грибовъ, которые Петръ Михайлычъ и купилъ у нихъ. Около него стояли три объемистыхъ корзины съ грибами. Пришла баба съ черникой — Петръ Михайлычъ и чернику купилъ у нея и присоединилъ корзину въ грибамъ, а бабу оставилъ при себѣ бражничать. Тутъ-же стояла и корзина, переполненная раками, которую принесли деревенскіе мальчишки и продали ему. Кромѣ Степана съ Петромъ Михайлычемъ бражничалъ и еще мужикъ Антонъ, тщедушный, хромой и одноглазый. Онъ явился съ форелью, продалъ ее Петру Михайлычу и форель эта висѣла тутъ-же на вишнѣ на мочалкѣ, продѣтой сквозь жабры. Пиво лилось рѣкой. Егерь Амфилотей, караулившій Петра Михайлыча, нѣсколько разъ предлагалъ ему отдохнуть, принесъ даже коверъ и подушку, положивъ ихъ на траву подъ вишню, но тотъ упорно отказывался отъ отдыха.