Николай Лейкин - Рыболовы

И егерь пустилъ даже въ ходъ кулаки. Мужики и дѣвушки стали уходить отъ крыльца.

— Опять полъ-рабочаго дня пропадетъ… — бормотала черноглазая Аришка.

— Ничего твоего не пропадетъ. Приходи только во-время. Платокъ тебѣ даже подарю, — сказалъ Петръ Михайлычъ.

— Баринъ! А баринъ! И мнѣ съ васъ за гармонію двойную плату получить надо, потому вотъ уже я и сегодняшнее утро изъ-за вашей милости прогулялъ! — кричалъ кузнецъ Еалистратъ.

Петръ Михайлычъ началъ умываться. Егерь вылилъ ему на голову ведро холодной воды и ругалъ мужиковъ и дѣвушекъ.

— Какъ я пойду теперь на охоту, Амфилоша? У меня даже ноги трясутся и всего меня въ дрожь… лихорадка колотитъ, — говорилъ Петръ Михайлычъ, присѣвъ на ступеньки крыльца и утираясь полотенцемъ.

— Ничего, ваша милость, какъ-нибудь расходитесь. Главное дѣло, теперь чаемъ отпиться надо хорошенько.

— Ну, и опохмелиться чуточку не мѣшаетъ, выскочилъ изъ-за угла кривой мужикъ. — Послушайтесь, баринъ, моего совѣта: хватите вы теперь стаканчикъ съ перцемъ.

— Проходи, проходи! Никто твоего совѣта не спрашиваетъ! — крикнулъ на него егерь. — Вишь, дьяволъ, притаился! Нечего тутъ…

— Какъ проходи? Долженъ-же я за вчерашнюю форель деньги получить!

— Да вѣдь ужъ ты получилъ.

— Что ты, опомнись! Когда я получилъ? Я изъ-за барина цѣлый день потерялъ, я изъ-за барина пьянъ напился. Мнѣ за форель и за рабочій день получить слѣдуетъ.

— Тебѣ сказано, чтобъ въ обѣдъ приходить! Въ обѣдъ и приходи. Видишь, я только очухиваться отъ сна начинаю, — сказалъ Петръ Михайлычъ, поднялся со ступеньки и, покачиваясь, направился въ избу.

— Баринъ! Голубчикъ! Петръ Михайлычъ! Ты вотъ что!.. Ты опохмели меня сейчасъ, ради Христа, хоть стаканчикомъ! Ей-ей, я вчера изъ-за тебя пьянъ напился! Мочи нѣтъ, какъ башка трещитъ! — кричалъ ему вслѣдъ мужикъ и лѣзъ на крыльцо. Егерь захлопнулъ дверь и заперъ ее на крючокъ.

Ведро холодной воды, вылитое на голову, все-таки нѣсколько освѣжило Петра Михайлыча, но во рту у него, послѣ двухдневной попойки, словно эскадронъ солдатъ ночевалъ, какъ говорится. Петръ Михайлычъ кашлялъ съ громкими раскатами, стараясь откашлять что-то засѣвшее и какъ бы прилипшее къ глоткѣ, плевалъ, но тщетно. Въ желудкѣ что-то урчало и переливалось. Онъ попробовалъ сосать лимонъ, но и это не помогло. Также ломило поясницу, ноги были словно пудовыя и передвигались, какъ тумбы.

— Расхлябался я, совсѣмъ расхлябался, — говорилъ онъ, присаживаясь и закуривая папиросу. — Вотъ и отъ папироски такое чувство, словно я на качеляхъ качаюсь или въ бурю на пароходѣ ѣду. А все-таки на охоту-то отправиться надо.

— Да какъ-же не надо-то! — подхватилъ егерь. — Конечно, надо. Не ѣхать-же вамъ обратно домой, не побывавши на охотѣ. Ужъ вы понатужьтесь какъ-нибудь.

— Да ужъ и то тужусь. Самоваръ-то ужъ остылъ? — потрогалъ Петръ Михаилычъ самоваръ.

Еще-бы ему, ваша милость, не остыть. Вѣдь съ шестаго часа утра, а теперь ужъ девятый. Желаете, такъ можно подогрѣть? А только вѣдь это опять на полчаса, а то и больше, затянется.

— Нѣтъ, не надо. Что чай!

— Вѣрно. Кто чай пьетъ, тотъ отъ Бога отчаявается, — сказалъ Василій Тихонычъ, улыбаясь.

— Буду одѣваться, — вздохнулъ Петръ Михайлычъ, а между тѣмъ самъ посматривалъ на ларецъ Василія Тихоныча.

— Вижу я, чего тебѣ хочется! — подмигнулъ тотъ. — Тутъ кое-что осталось. Коньяку хватить по рюмкѣ. Можно на дорогу и даже не только что можно, но даже должно. А только ужъ по одной, не больше какъ по одной рюмкѣ. Это даже для крови нужно, чтобы кровь перебуторажить. Доктора это такъ и называютъ: перебуторація.

— Выпьемъ, выпьемъ, Васюша. Одну — и закаемся. Авось, легче будетъ.

— Поправка великое дѣло, но надо не перекаливать, — замѣтилъ егерь.

— И тебѣ рюмку дадимъ, Амфилоша, — сказалъ Василій Тихонычъ и началъ наливать коньякъ. Пейте. И ужъ потомъ до адмиральскаго часа — ни-ни. Адмиральскій часъ въ лѣсу справимъ.

Всѣ выпили по рюмкѣ и начали сбираться на охоту. Петръ Михайлычъ сталъ одѣваться.

— Стаканъ-то съ лошадью тутъ-ли? — спросилъ онъ егеря.

— Даве въ шесть часовъ приходилъ, но такъ какъ вы почивали, то и ушелъ. Сейчасъ сходить за нимъ надо. Ну, да я хозяйкина мальчишку за Степаномъ пошлю.

Онъ вышелъ. Петръ Михайлычъ натягивалъ на ноги охотничьи сапоги, но тѣ не надѣвались.

— Скажи на милость, ноги опухли, — кивнулъ онъ Василію Тихонычу. — И съ чего это?

— Съ чего! Мало ты въ себя опухоли-то этой самой всадилъ! Вѣдь, поди, выпилъ столько, что лошадь лопнетъ?

— Да, была игра! А все мужики здѣшніе. Никакого разговора съ ними безъ проклятаго пойла вести нельзя. Ихъ поишь — ну, и самъ пьешь.

Петръ Михайлычъ кряхтѣлъ, возясь съ сапогами.

— Не надѣваются? — спросилъ Василій Тихонычъ.

— Подаются, но очень туго. Фу! Надѣлъ одинъ сапогъ.

Потъ съ Петра Михайлыча лилъ градомъ.

— И съ чего это поты послѣ выпивки всегда лѣзутъ — я даже не понимаю. Утро вѣдь совсѣмъ холодное, — говорилъ онъ.

Вскорѣ операція надѣванія охотничьихъ сапоговъ была окончена. Петръ Михайлычъ началъ искать жилетъ, но его не находилъ.

— Фу, ты пропасть! Жилетъ пропалъ. Амфилотей! Гдѣ мой жилетъ? — крикнулъ онъ егерю.

— Экъ, хватились! Да вѣдь вы еще третьяго дня вашу жилетку мужику подарили.

— Какъ мужику? Какому мужику?

— Да неужто не помните? Семену. Принесъ онъ вамъ лисій хвостъ въ подарокъ, а вы ему жилетку…

— Да что ты врешь! Съ какой стати я буду жилетку дарить!

— Однако, вотъ подарили. Ужъ и мы-то не мало дивились, да не отнимешь. Семену жилетку, а Панкрату свою фуражку отдали, а съ его головы себѣ оставили.

— Фу! Да какъ-же это я такъ? — протянулъ въ удивленіи Петръ Михайлычъ?

— Очень ужъ хвативши были здорово. Въ чувство вошли, обниматься начали.

— Въ Панкратовой шапкѣ стало быть мнѣ и на охоту идти?

— Да другой нѣтъ. И шапка-то его, что вы у себя оставили, самая замасленная. Вотъ.

— Ну?! Да неужто-же мнѣ въ ней и въ городъ домой ѣхать?

— А то какъ-же иначе?

— Ха-ха-ха! — хохоталъ Василій Тихонычъ. — Въ мужицкой шапкѣ явишься къ женѣ! Вотъ это будетъ штука!

— Тсъ… Нельзя въ такой шапкѣ къ женѣ явиться. Надо будетъ, какъ пріѣду въ Петербургъ, сейчасъ-же новую себѣ купить. А ты то-же егерь. Хорошъ! Чего смотрѣлъ? — накинулся Петръ Михайлычъ на Амфилотся.

— Помилуйте, ваша милость… Да вѣдь я не нянька… Не драться-же мнѣ съ вами.

— Нельзя-ли у этого мужика мою фуражку-то хоть за рубль выкупить?

— Да этотъ мужикъ еще вчера въ городъ съ сѣномъ уѣхалъ. Вѣдь вы ему фуражку-то свою третьяго дня подарили.

— Дѣлать нечего, надо въ этой замасленной шапкѣ идти. Но гдѣ-же лисій хвостъ, который я у мужика на жилетку смѣнялъ? Хоть женѣ свезти этотъ хвостъ въ подарокъ. «Вотъ, молъ, убилъ лисицу».