Николай Лейкин - Рыболовы

— Распугали, ваше высокоблагородіе. Очень ужъ здѣсь много охотниковъ ходитъ, — отвѣчалъ мужиченко. — Опять же теперь осенью и бабья нація тронулась за грибами въ этотъ лѣсъ. А за бабой солдатъ пошелъ. Сами знаете, здѣсь у насъ солдаты стоятъ — ну, имъ и лестно. Изволили видѣть даве парочку съ подсолнухами? Птица ничего этого не любитъ.

— Хоть-бы ворона, простая ворона, а то и того нѣтъ! — повторялъ охотникъ, снимая съ головы фуражку съ длиннымъ козыремъ и отирая со лба обильный потъ платкомъ.

— Вороны, ваше высокоблагородіе, теперь по деревнямъ цыплятъ воруютъ. Зачѣмъ имъ тутъ быть! Вонъ дятелъ въ сосну долбитъ. Если желаете позабавиться — стрѣляйте.

— Ну, вотъ… Съ какой стати я буду зря ружье коптить? Ружье у меня двѣсти пятьдесятъ рублей… А ты вѣдь повелъ меня на тетеревиныхъ выводковъ.

— Будутъ-съ. Имѣйте только терпѣніе.

— А скоро?

— Да вотъ въ глушь войдемъ. Версты двѣ, двѣ съ половиной.

— Фу, даль! Я и такъ усталъ, какъ собака.

— Такъ присядьте вотъ тутъ на пенечекъ. Въ лучшемъ видѣ отдохнуть можно, а я тѣмъ временемъ кругомъ и около грибковъ вамъ поищу.

Охотникъ грузно опустился на пень.

— Ужъ само собой у насъ здѣсь господская охота больше для проминажу, — сказалъ мужикъ. — Первое дѣло для проминажу, а второе, чтобъ выпить и закусить на легкомъ воздухѣ. Вотъ-съ грибъ. Пожалуйте… Все-таки не съ пустымъ яхташемъ. Теперь четыре гриба будетъ.

— Я думаю, братъ Спиридонъ, сейчасъ выпить и закусить.

— Самое любезное дѣло, сударь. Выпейте — сейчасъ вамъ и силы поддастъ. Отдохнете на пенечкѣ, ружьецо мнѣ передадите, чтобы не тяжело вамъ было идти, и побредемъ мы тихимъ манеромъ къ выводочкамъ-то.

— Да есть-ли выводочки-то? Можетъ ты врешь? Трезоръ! Кушъ! Лягъ тутъ!

Породистый сетеръ съ высунутымъ языкомъ и въ дорогомъ ошейникѣ, тяжело дыша, опустился у ногъ охотника. Охотникъ передвинулъ изъ-за спины фляжку, оплетенную камышемъ и сталъ отвинчивать отъ нея стаканчикъ. Потомъ онъ досталъ изъ кармана куртки сверточекъ въ бумагѣ и развернулъ изъ нея три бутерброда. Мужиченко стоялъ передъ нимъ, улыбаясь, и говорилъ:

— И меня, егеря, ваша милость, не забудьте.

— Выпить дамъ, но закуски у меня мало.

— Закуски мнѣ, ваше благородіе, не надо. Я такъ… А то травкой… Вонъ щавель растетъ. Кисленькимъ куда пріятно…

— Въ самомъ дѣлѣ щавелемъ хорошо закусить. Давай и мнѣ щавелю, — сказалъ охотникъ.

— Щавель первое дѣло. Пожалуйте… Полковника Кожухова изволите знать?.. Всегда щавелемъ закусываютъ. Прекрасный баринъ, такой баринъ, что поискать да и поискать. И всякій разъ, какъ ли охоту пріѣдетъ — новая водка и самая что ни на есть особенная. То полынная, то на березовыхъ почкахъ, а нынче вотъ пріѣзжалъ, такъ на персиковыхъ косточкахъ фляжку привезъ, Вкусъ — въ рай не надо, и вкусная превкусная.

Охотникъ выпилъ, крякнулъ и сталъ жевать листокъ щавеля.

— А вѣдь щавель-то въ самомъ дѣлѣ хорошая закуска, — произнесъ онъ.

— Первое дѣло, ваша милость. Теперича ежели кто изъ охотниковъ лишнее переложитъ и кого мутитъ — первое дѣло щавель. Я ужъ такъ щавельку листики и подаю. Сельтерской воды въ лѣсу нѣтъ, капель тоже никакихъ нѣтъ — чѣмъ господина выпользовать? Сейчасъ щавель.

— Пей.

Охотникъ подалъ мужику стаканчикъ. Тотъ, еще не пивши, облизнулся.

— Желаю здравствовать, ваше высокоблагородіе. Дай Богъ вамъ на многія лѣта всего хорошаго, — поклонился онъ и медленно выпилъ стаканчикъ. — Ухъ, зажгло! И что это у господъ всегда за водка такая чудесная, да крѣпкая! Вотъ бы у насъ въ кабакѣ такую продавали, а то вѣдь воду, одну воду, чтобъ имъ ни дна, ни покрышки, даютъ, дьяволы.

— Такой крѣпкой водки и въ дорогихъ ресторанахъ не держатъ. У меня къ каждой настойкѣ спиртъ очищенный прибавляется. Ты знаешь-ли какая тутъ крѣпость?

— Да какъ не знать, сударь. Сейчасъ слышно. Это у васъ настой-то какой?

— Листовый. На черносмородиновомъ молотомъ листѣ.

— Садъ, совсѣмъ фруктовый садъ во рту, — умилялся мужикъ.

Охотникъ съѣлъ бутербродъ. Мужикъ, побродивъ около деревьевъ на полянкѣ, принесъ еще грибъ.

— Это, сударь, хоть и сыроѣшка, а грибъ хорошій. Возьмите и его, — сказалъ онъ, умильно взглянулъ на охотника и спросилъ:- Повторили по стаканчику-то?

— Думаю, не довольно-ли? Стаканчикъ довольно большой.

— Хромать будете объ одномъ стаканчикѣ, ваша милость. Нехорошо.

— Ты думаешь?

— А то какъ-же? Меньше двухъ охотники на привалѣ никогда и не пьютъ.

— Ну, будь по твоему.

— Егеря не забудьте, ваша милость. Егерь вамъ услужитъ. Вотъ-съ пожалуйте щавелій листочекъ на закуску.

Опять послѣдовала выпивка. Охотникъ съѣлъ три бутерброда и сталъ позѣвывать.

— Ты говоришь, версты двѣ до тетеревиныхъ-то выводковъ? — спросилъ онъ.

— Да пожалуй и больше будетъ, — отвѣчалъ мужикъ.

— Гмъ… Чортъ возьми, какъ здѣсь все далеко. Да есть-ли еще выводки-то?

— Есть, есть. Насчетъ этого будьте покойны. Помилуйте, вѣдь мы для господъ ихъ разыскиваемъ.

— Да можетъ быть ты съ пьяныхъ глазъ ихъ видѣлъ?

— Господи! Да что вы за невѣроятный человѣкъ такой! Трезвѣе вотъ этого гриба я былъ. Пожалуйте грибокъ… Положите въ сумочку. Это ужъ красненькій будетъ.

— Грибовъ много, а птицы нѣтъ, — зѣвнулъ охотникъ, пряча грибъ въ яхташъ. — А что ежели теперь обратно, на деревню, въ охотничью избу идти, ближе это будетъ, чѣмъ до твоихъ тетеревиныхъ выводковъ?

— Ближе, ваша милость, какъ возможно.

— Ну, а по моему разсчету, мы ужъ версты три прошли, а то и больше. Знаешь что? Не пойду я на выводковъ сейчасъ, а пойду послѣ обѣда. Пообѣдаю, посплю — и пойду. На телѣгѣ туда можно проѣхать?

— Можно, можно, сударь. Съ полверсты развѣ что пѣшкомъ идти придется.

— Ну, такъ вотъ ты мнѣ и телѣжку подряди, а теперь домой.

— Въ лучшемъ видѣ подряжу, ваша милость. Идемъ.

Охотникъ поднялся съ пня.

— Пожалуйте мнѣ ваше ружьецо-то. Чего его вамъ таскать! Пойдете вы полегоньку, будете грибки собирать.

— Да, да… Хорошо бы къ обѣду грибовъ двадцать набрать на жаркое. Хозяйка бы сжарила мнѣ ихъ.

— Наберемъ-съ, въ лучшемъ видѣ наберемъ. Супругѣ въ подарокъ еще свезете — вотъ сколько наберемъ. Теперь грибовъ много. Вотъ грибъ-съ… Да и какой большущій и ядреный!

Охотникъ и егерь возвращались въ деревню.

Хруститъ валежникъ подъ ногами, шелеститъ желтый опавшій листъ, посвистываетъ вѣтеръ между березовою и осиновою порослью. Пни, пни, гніющіе и поросшіе мохомъ пни безъ конца. Холодно, сыро. Сентябрь на исходѣ. Солнце то проглянетъ на минуту изъ-за тучъ, то опять скроется. Впереди бѣжитъ охотничья собака, останавливается и нюхаетъ воздухъ; понюхаетъ и опять побѣжитъ. Сзади слѣдуетъ баринъ въ охотничьемъ костюмѣ. Все на немъ новое, казовое, хорошее. Прелестная двустволка виситъ на плечѣ, у бедра пустой яхташъ и неизбѣжная франтовская фляжка съ привинченнымъ къ ея горлышку серебрянымъ стаканчикомъ. Рядомъ съ бариномъ идетъ красноносый гунявый мужиченко — егерь Панкратъ съ тульскимъ ружьемъ на плечѣ. На головѣ у него замасленный картузъ съ разорваннымъ пополамъ козырькомъ. Одѣтъ мужиченко въ какую-то рваную женскую кофту, опоясанную ремнемъ, изъ которой мѣстами видна вата. Панкратъ полупьянъ, ступаетъ стоптанными сапоженками нетвердо и говоритъ безъ умолку, сообщая барину разныя новости.