Александр Моралевич - Фельетоны

Но не прошло еще полной зачистки теле-, радио-, писчебумажных пространств. То там вякнет что-нибудь неуправляемый свободомысл, то недобиток-демократ.

Хотя положение не безнадежно. Потому что на дорогах автомобильные пробки, и здание любой "проблемной" редакции или пакостного издательства может мешать прокладке рассасывающего транспортного кольца, отчего обречено под снос. Типографская же база онемевших изданий может быть перепрофилирована на печатание волчьих билетов для всяческих шустеров, парфеновых и киселевых. И пусть у нас разрушены порты, запаршивели города, повалились на бок заводы — но оборудование бывшего ведомства тов. Крестьяниновой в порядке и надежно законсервировано. В полной боевой готовности высятся по стране глушилки. Да, нам никак не удается выдвинуть из российской среды подобающего премьер-министра, но ежели не получится добром обезгласить "Эхо Москвы", "Свободу", "Би-Би-Си", "Дойче Велле" и иже с ними, которые ОТВЕЧАЮТ всякому к ним обратившемуся автору или слушателю — вместо тов. Крестьяниновой враз найдем мы из кадрового резерва администрации какую-нибудь госпожу Изволитеву. И расконсервирует, включит она повсеместно глушилки, создав в эфире непролазный бедлам. Где очень хорошо сгодится звуковое попурри из визга спорткомментатора Губерниева по поводу нежданной победы нашей лодки-четверки. Со вплетением в этот визг сохраняемых на пленке хрипов маршала Блюхера при вырывании ему глаза крючком на чекистском допросе. И сквозь этот глушилочный звукоряд продернуть содомские крики возглавляемой Пугачевой "Фабрики звезд" плюс сумятица криков детей и взрослых в Беслане.

Так наступило вожделенное безгласие и покой, никому ни на что отвечать не надо, и певец Басков, откачнувшийся ныне в старые песни о главном, сможет, наконец. подвести итоговое:

Пасторальная, идиллическая жизнь. И есть у меня, пусть и невзыскательная, голая кооперативная вершина (ничего другого у родины, кроме как остаточно быть живым, мне выслужить не удалось) Есть запал дошлифовать сонет под названием: "ЧЕЛОБИТНАЯ. Обращение к Страсбургскому суду православного потомственного крестьянина, семьянина и ныне фермера Савелия Дюжева". С таким началом:

Единственно, что смущало меня в знаменитом волошинском стихе — а с какой бы это стати беззаветные трудяги, люди из дола, должны давать мне достающиеся им таким трудом пищепродукты? Нет, надо самому зарабатывать право всё это у них получать.

И, обладая профессиональными умелостями двадцатикратно большими, чем у царя-плотника Петра Великого (вот разве уж головы он отрубал много сноровистей, чем удалось бы мне) — я и зарабатывал. Последние лет пятьдесят, когда позволялось — пером.

Но как меняются времена! В романе "По ком звонит колокол" Эрнеста Хемингуэя мой первопредтеча по фельетонистике, Михаил Ефимович Кольцов, выведенный под фамилией Карков и впоследствии, что закономерно, расстрелянный Сталиным, крайне желчно и резко осаживает марксистско-ленинского упыря и садиста Хосе Марти: да-да, вы так труднодостижимы, вы вознеслись в такие горние революционные выси, — а я вот горжусь тем, что решительно общедоступен, и любой крестьянин из глушайшего азербайджанского села может найти у меня защиту.

И я всю жизнь гордился тем же самым, что доступен решительно всем, и не увиливаю даже от людей, вызывающих у меня стойкий рвотный рефлекс. И внутри журнала "Крокодил" встречаясь с сотнями посетителей, отвечая на сотни телефонных звонков, и в десятках командировок по просьбам людей встречаясь с ними, в обстановке порой очень взрывоопасной, — я ещё отвечал на мешки писем, адресованных лично мне или напрямую редакции "Крокодила".

Что же теперь? Теперь каждый печатный орган первей всего оповещает: "Редакция в переписку с читателями не вступает. Присланные рукописи не возвращаются и не рецензируются".

И торкаешься слепым щенком, чтобы выйти на контакт, но нигде-то не слышишь давнего аэродромного: "Контакт?" — "Есть контакт!" И через фильтрующих секретуток не пробиться к сколько-то значительным начальникам прозы, чтобы очно повиниться: вот тут по недомыслию и попустительству властей сочинил я роман, так не изволили бы полистать?

Не изволят. Да в том же издательстве "Захаров" редакторесса отшатывается как черт от ладана:

— Нет-нет, даже не думайте приезжать: я так труднодоступна!

Сплошные Тянь-Шани и Джомолунгмы.

Да в тех же "Аргументах и фактах" выходит очерк под названием "Мальчик, недобитый Сталиным". И бесплодно терзаешь многоканальный телефон:

— Здравствуйте, это как раз я тот мальчик, недобитый Сталиным. Оснастите меня телефоном выпускающего редактора, чтобы я мог выразить благодарность "Аргументам и фактам".

— Не положено.

— Послушайте, девушка, я тот самый мальчик, недобитый Сталиным, Моралевич А.Ю, лауреат сраного Золотого пера Союза журналистов, бессчетный лауреат премий за лучший фельетон года, сам себе обрыдший классик словесности, писатель, неологист, стилист, афорист, орфоэп и еще черта в ступе. Ну, хотите в подтверждение хотя бы такой афоризм: "Русские — это даже непереносимей зимы, поскольку русские не кончаются" Позвольте мне всего в двух словах выразить благодарность руководству редакции.

— Не положено.

— Тогда дайте мне служебный телефон очеркистки Марины Мурзиной, чтобы я мог поблагодарить её.

— Не положено.

— В таком случае запишите мой домашний телефон, чтобы Мурзина позвонила мне. У меня есть ещё пикантнейшие детали в дополнение к её очерку.

— Прошу не выражаться по телефону. Мы чужих не записываем.

Как жить в таких условиях, как контактировать с отечеством?