Борис Кудрявцев - Сор из избы

— Не хочется, — отказалась Наденька, зябко повела плечиком и повернула домой. Ей стало скучно с Галкиным. Они пошли городским сквером. Аллея молодых липок с клейкими цветочками почти перебила запах горелой опоки, но в воздухе витала белая пыль. Галкин, завидя ее, принялся за свое:

— Кому-то ведь надо и на отвале… Всякий хочет, чтобы воздух был чистым, а река светлой, — он положил руку на Наденькино плечо.

— Ну так что? — спросила Наденька, отстраняясь. — Надо прежде о себе подумать, а после можно о других…

Галкин чего-то недопонимал или красовался, выставляя себя героем.

— Я начну с отвала и дойду до реки! — обещал он.

— С метлой?! — тихо спросила Наденька. Она была лучшим контролером в цехе, а их учили никому не верить и придерживаться стандарта и норм. Галкин все больше походил на бракодела, который старается втереть очки.

Отвал, видимо, отвесил очередную порцию белой пыли, потому что потускнела даль и солнце светило сквозь мелкую сетку.

— Не веришь? Мне не веришь?! — колотил себя в грудь Галкин. В заводской иерархии были директор, главный инженер, главный бухгалтер, наконец, главный механик… Главного дворника не было по штату. Но судя по жару, которым пылал Галкин, он туда и метил, в главные дворники!

— Ой, мамочка! — кольнула догадка Наденьку. — С тобой не заскучаешь! Иди-ка домой, герой! Тебе налево, мне направо…

Галкин, оставшись один, сел на скамейку, закурил и долго глядел Наденьке вслед, на что-то надеясь. Но Наденька была девушкой современной, без комплексов и излишних сомнений, уходила, не оглядываясь, потому что хотела наверстать упущенное и потанцевать на дискотеке. Перед этим надо было нагладить блузку и вшить в «бананы» застежку. Девчонки упадут, когда увидят ее «бананы». Фирма! Мама сшила. На дискотеке бывают люди, которые понимают жизнь и не растрачивают время на глупости, как Галкин.

Муки ревности оказались тяжелей, чем зубная боль. Галкин швырнул сигарету наземь, не докурив. Надо разбогатеть, думал он, чтобы не хуже, чем у других. Наденька знает, что говорит. Без чистого воздуха люди проживут, а без денег… Разбогатеть его семье не удалось.

Галкин до ночи бродил по улицам, пугая поздних прохожих. Житейские драмы разбивают сердца, а склеивают их всякие пустяки: браслетка, подарочный набор… Тем более толстенный, будто беременный, кошелек. Он, помнится, лежал в проходе между прессами. Было обеденное время и, видно, кто-то слишком спешил в столовку, если забыл про карманы. Что было дальше, Галкину вспомнить неловко. Мимо чужого кошелька порядочный человек пройдет или сдаст в бюро находок, оставшись с чистой совестью. Выходит, совесть не у всех чиста… Галкин тогда про бюро находок не вспомнил. Нагнулся, завязывая покрепче шнуровку, и потянулся к кошельку. Подумалось о всяких приятных вещах вроде цветомузыки и люстры с хрусталем. Но кошель вдруг ожил и по-лягушечьи скакнул в сторону. За прессом скалился газосварщик по прозвищу Каблук с дружками. Кошелек прыгнул ему в ладонь.

— Попался? — презрительно спросил Каблук. Галкин досадливо морщился и тяжело дышал. — На чужое заришься? Денежку любишь?

Галкин нашелся, спросил в упор:

— Если ты такой богатый, дай «кусок» взаймы! На обед не хватает…

— «Кусок»?! — То есть тысячу? Ничего себе, аппетит! — он хлопал глазами, ничего не понимая. «Что за птица, этот Галкин?» Дружки тоже молчали.

Галкин ушел, посмеиваясь. «Получили, жлобы? Не все продается…»

Во дворах и на улице стояли машины, с потушенными огнями. Галкин подошел к одной, прижался носом к стеклу, разглядывая салон. Машина пижонская, грязная по уши снаружи, а внутри — лохматые шкуры на креслах, японский «маг» с колонками и портативный цветной телевизор. Забыли выключить, светится голубым и зеленым. «Живут же люди!» Каблук на завод приезжал на «Волжанке», ставил на прикол и шел в проходную. Галкин завистливо вздохнул и тотчас отскочил: на заднем сидении пижонской машины скалил зубы черный, как ночь, дог.

До совершеннолетия Галкину оставалось два месяца, можно жениться, но у него даже собственного велосипеда не было… Он прыгнул в автобус, пустой и тряский в этот час, и поехал домой.

Сон не шел. «Где я только не промышлял? — хвастал Каблук. — Врать не буду… Ты на мою жинку взгляни, и слов не надо. Коронки — платина, колечки на всей пятерне. Она денег стоит. Твоя, небось, тоже не огрызок, Галкин? Ну так старайся, она в долгу не останется, когда ночь придет, ха-ха, рассчитается!»

Галкин ворочался на ставшей вдруг горячей и жесткой постели. Спокойно спать он, похоже, разучился. Каблук приторговывал воротами для гаражей, баками для садов. Ворота, как броня, с нутряными задвижками и потайными запорами. Железо он брал на свалке, даровое, валялась там даже нержавейка…

Можно войти в долю, Каблук не откажется, дело у него налажено, помощники нужны. Затем и кошелек подбросил, заманивая…

Галкин ворочался и мычал: «Нет, нет… не хочу!»

…Каблук разжег сигаретой газовую горелку. «Убью, подлюка! — Зачем на отвал лазил, продать хочешь?!» Ворота Каблука Галкин видел в отвале, присыпанные шлаком. Штук пять или шесть. Ждали покупателей. Было там еще кое-что: трубы с запорной арматурой, плетеная из проволоки сетка, печь с трубой из нержавейки…

Знали об этом только дружки Каблука да Галкин. Они следили за ним, выжидая: «заложит» новичок или нет? Купить его не удалось, значит…

«Проклятый отвал, — думал с горечью Галкин, — зачем я туда набрел?!» Похоже, там были караванные пути для леваков, доходное место, к нему вела железнодорожная колея с завода, катились день и ночь вагоны с хламом. В нем можно было вывезти попутно что угодно, охрана даже не догадывалась, что за отходы сплавляют в вагонах со шлаком леваки…

Галкин понял, он ставит крест на личной жизни, Наденька за него не пойдет, найдет поудачливей. Галкин опять застонал и сел на кровати, глядя куда-то в темноту.

— Что с тобой, сынок? Ты не болеешь? — к нему пришла мать, тронула лоб ладонью. Она рада была пообщаться. Соскучилась. По вечерам сын молча валился с порога на кровать. Разве так можно?

Мать обиделась и пошла к соседям по лестничной клетке, отвести душу. Чудилось ей, что сынок не зря вздыхает и вертится среди сна. «Зазноба, не иначе!» На ум шла какая-то вертихвостка, в пышной юбке, с крашеным лицом, из тех, которые пьют и не морщатся. «Девочки что надо, от любви не прячут взгляда!» — так про них теперь говорят. Раньше бы сказали по-другому. А суть одна… Понимает ли ее сын? Неужели, он тонет в этом омуте: вино и бабы. Господи! Проклятый завод…