Борис Кудрявцев - Сор из избы

Мать тронула дверь к соседям, звонить не пришлось, не заперто, всякому рады. Соседи богатые, удачливые, вторые сутки справляли свадьбу. Гостей много, никто не считал. Да и к чему? Галкину угостили наливкой, потеснившись и усадив на диван под занавешенным окном. Хрусталь с сервизом на сорок персон стоял в серванте, а пили из стаканов, закусывали с копеечных тарелок. Побьют — не жалко. К счастью.

Невеста плясала, скинув туфли и потеряв фату в кругу гостей, жениха было не видать, притомился. Матери шепнули по секрету, что характером он тихоня, не в пример невесте, и потому сидит с дитем в другой комнате, укачивает. Дите у невесты от другого брака…

Мать загрустила и перешла от такой свадьбы на этаж ниже. Там тоже дверь нараспашку, гуляли по случаю поминок. Повод был хороший, серьезный, чтобы поговорить по душам, а также выпить за упокой души, благо, что рюмки полны, в отличие от ее дома, где давно шаром покати и стыдно пригласить соседей. Даром что сын работает. А мать так на него рассчитывала…

— Денег не приносит, — жаловалась она, — двадцать рубликов, разве это деньги? Как жить-то?

— Подай в суд на алименты, — подсказывали Галкиной старушки, повязанные черными платочками. — Обяжут! Куда деньги прячет, антихрист? Небось, доход немалый, чай, на заводе робит… Там рупь длинный!

Отец тоже нуждался и рассчитывал на сына. Водка подорожала, сократилось ее производство, винные отделы закрывались, а возле оставшихся толкались часами страждущие. Раньше от сына была хоть какая помощь: папаша, проспавшись, нагружал его порожними бутылками и отправлял в приемный ларек стеклотары. Теперь лектор сам вынужден был сдавать пустую посуду, выстояв очередь, а после идти за вином. То была пытка. Голова раскалывалась, душу выворачивало. Лектор был в темных очках и закрывался газеткой. Вином начинали торговать после полудня и к тому времени в толпе страсти накалялись. Приезжал наряд милиции, чтобы поддержать порядок. «Тихо, граждане! Не толкайтесь, заходите по очереди!» — но милиционеров не слушали, задние напирали так, что вылетали стекла у двери, работали локтями, сбившись в кучу и стремясь пробиться к прилавку раньше других. Многие были уже навеселе, с бордовыми лицами и блуждающим взглядом, уговаривать таких бесполезно. Галкин-старший складывал газету в карман и тоже налегал плечом. Спереди давили те, кто хотел без очереди, сзади налегали, стараясь упредить, сердитые очередники. Галкина, как вагон в составе поезда, то сдавали назад, то толкали вперед, и он шел по чьим-то ногам, подставляя свои. Моральный урон был ощутим и заставлял отца ожесточиться. «Мне на поминки! — кричал он. — Пропустите!» Но фокус был известный, в ответ лишь смеялись, грубо и нахально. «А может, на свадьбу, дед, ты не ошибся?»

Чаще всего водки не хватало на всех и Галкин-старший выходил, прижав к груди трясущимися руками две бутылки сухого вина. Пил он его с отвращением, испытывая изжогу. Искать другой магазин и начинать все сначала у него не было сил. Домой Галкин-старший приходил не сразу, искал понимания и родственную душу. Звонил в подвал, к слесарю Паше, цыганистому и шустрому пареньку. Тот рад гостям в любое время суток, среди бела дня и в ночь-полночь.

На столе в этот раз кавардак: селедочные кишки размазаны по газетке, общипанная полбуханка хлеба зачерствела, стаканы захватаны и пусты, головки репчатого лука раскатились по углам. Увидев гостя, Пашка встал, шатаясь и тряся кудлатой головой:

— Я не пьян, Андреич, могу еще… Ты думаешь, пьян? Нет, ей-богу! Сперва докажи… Бутылки принес? Молоток! Хочешь, по ниточке пройду?

Слесарь зашелся в кашле, утробном, пугающем, удушливые спазмы заставили его на мгновение протрезветь, он утих и опустился на стул:

— Да, я пьян… Уходи… Спать буду. Никогда еще так не напивался.

Галкин-старший смотрел на него с отвращением, собравшись уходить. Но Паша вдруг вскочил:

— Не уходи, Андреич! Не сейчас, потом… Сейчас я хочу выпить! Давай выпьем, налей себе и мне…

Домой Галкину идти не хотелось, нет ничего хуже, чем пить в одиночестве. В конце концов он не настолько опустился: Паша это понял, хохочет в предчувствии выпивки. Курит жадно, затыкая рот сигаретой и не успевая сомкнуть губы, поэтому дым валит изо рта обратно, но Пашка этого не замечает, лишь переводит сигарету. В груди у него опять копится удушливый ком, подступает к горлу, захватывает дыхание. Пашка терпит, крепится, вытирая слезы кулаком, ему не хочется выдавать свои болячки перед гостем. Галкин-старший впивается взглядом в его страдающее лицо и говорит со злостью:

— Умрешь ты скоро, Паша. В другое время не стал бы говорить, пощадил, но теперь скажу. Ты много пьешь, так нельзя, видать, уже никогда не протрезвеешь… До гробовой доски!

Пашка с испугом слушает, глядя в сторону, в одну точку на стене. И словно в подтверждение словам Галкина-старшего, кашель вырывается со стоном, влажный, грудной. Пашка валится поперек кровати, свесив ноги плетьми, его спина становится мокрой от пота:

— Не буду пить, Андреич! Ты правду говоришь, иначе крышка… А почему ты рад? Почему?! — причитания прорываются сквозь приступы кашля.

«Получается форменное убийство! — подумал Галкин-старший. — Надо вызвать врача!» — Ничего подобного он не видел, даже не знал, что можно так упиться, так страдать.

Приступы кашля у Пашки повторялись, заставляя Галкина страдать почти физически.

— Ну хватит, хватит! Ты чего добиваешься, Паша, чтобы я вызвал врача?

Врач вряд ли придет, пришлет милицию. Пашка немного оправился и встал. Пошел к столу, на ходу выворачивая карманы брюк: в воздухе заколыхались использованные автобусные билетики, покатилась медная монетка.

— Я пуст, Андреич! Налей в долг… Просадил все деньги: свои, жены…

Он не мог отвести взгляда от непочатой бутылки, стоявшей на столе, и не понимал, почему медлит Галкин. Схватил вдруг бутыль из-под носа хозяина и прижал к груди. Галкин вскочил, побледнев. Пашка бегал по комнате, увертываясь, скакал по кровати, столу, не отдавая бутыли. Выскочил из комнаты во двор.

— Куда?! — заорал Галкин-старший. — Убью, Пашка!

И были страшные ругательства. На улицу он выйти не рискнул, тем более гоняться с Пашкой. Далеко не убежит, до первого постового… Теперь с такими разговор короткий. Их высмеивали в газетах, по радио. Печатались статьи, сталкивались мнения. Приводились доводы. Чья-то мать через газету просила спасти ее сына и семью: он забросил все, кроме бутылки. Не о Пашке ли речь? Жены сетовали на мужей, мужья на хмельных жен, родители на детей, дети на родителей, и все вместе — на проклятое зелье.

Галкин-старший распил бутылку лишь поздно вечером, не устояв от соблазна. Хватит с него Пашки. Надо работать. Кафедра планирования и экономики в техническом вузе никогда профилирующей не была, экономику и управление производством студенты изучали между делом, в нагрузку.