Михаил Любимов - Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp

Время текло под мостами, и тут появляется на свет и тянется вереницей благородное семейство «гленов» (вид молта), сделанных на прозрачнейшей родниковой воде, на лучшем в мире ячмене и из благотворного горного воздуха, «гленливеты», «гленфидичи», «гленморгани», сваренные из ячменного солода, высушенного над горящим торфом и антрацитом, когда солод вместе с дымом впитывает эмпереуматические материи и креозит, а после перегонки схватывает дымный дух и привкус…

«Глены» корнями уходят к Стюартам, они разлиты в стройные, как талия Марии [50] Той самой Марии Стюарт, которой сука Елизавета, любившая джин и авантюриста и поэта Рэли, отрубила голову. , бутылки и упакованы в цилиндрические коробки из крепчайшего картона, оберегающего бутылку, если она выпадает при выходе из королевского фаэтона или во время прыжка с парашютом, в последние годы, с ростом терроризма, коробки уже делают из стали и брони, рисуя на них средневековые замки, пруды с белыми лебедями или принцессу Луизу, вручающую знамя шотландским гвардейцам в Арденкейпле-на-Клайде.

Истинные почитатели виски никогда не пьют его с содовой, как лапотники-янки, — все равно что закусывать шампанское селедкой, скотч разбавляют чистой водой, желательно ключевой, можно тянуть его и со льдом, но упаси Господь в избранном обществе бросать лед в молт — все «глены» пьются только с водой, только с водой, господа, причем стоя и сняв цилиндр.

Виски прекрасно, но коварно, идет он легко и без напряга, и вроде бы лярошфуковским остроумием отмечен язык, и бьют фонтаны идей из черепа (еще не превращенного в кубок), и разомлевший шпион внезапно чувствует себя как за праздничным столом на сретенской кухне, когда каждый бормочет свое, не слушая другого, а патефон врубается в этот рев со своим «Не уходи, побудь со мной еще минутку».

Но самое страшное в разведке — это коктейль «драй мартини», именно коктейль, а не вермут, со льдом и лимоном, любимый напиток Джеймса Бонда [51] Старика Бонда кагэбисты в Москве научили пить водку с перцем, внушив дураку, что перчинки, оседая, утаскивают с собою сивушные масла. , с ног он сбивает неожиданно, как разбойник, подкравшийся сзади, внезапная одеревенелость языка и медлительность движений плохо сказываются на развитии официальных контактов (особенно из среды чопорных и высоколобых), впрочем, порою и наоборот: одинаковая одеревенелость на миг сближает идейных антиподов.

От менторства пересохло горло.

Глоток — одиночество не проходит.

Где же дитя, где сын?

Где гитара?

Если в старом отеле погром и бедлам и папаша картины все выдрал из рам, если резко машину в кювет понесло и родитель башкой продырявил стекло, но спокойно баранку сжимает в руках и сверхмодный мотив у него на губах, если, целый сервиз о сынка раздолбав, он ползет по земле, как раздутый удав, и в дубленке начнет в океане тонуть, и помчится домой, чтоб в окно сигануть, и когда на плечах понесут на кровать его тело, как куль с углем, вот тогда вы поймете, что значит смешать драй мартини и черный ром.

Продолжим лекцию.

Разведчик ставит место и размах пьянства в зависимость от ценности агента.

Беседы с серьезным агентом, когда требуется впитывать всю его трескотню в атеросклеротическую память, хорошо идут под пиво, особенно темное, вроде бархатного «гиннеса», правда, с агентами крупного калибра и с общественной репутацией такие номера проходят не всегда, особенно если это министр или парламентарий, — такие любят выпить и закусить в центральном ресторане и не пойдут в окраинный паб, где все друг друга знают, они— любимцы общества и телевидения, и мелкая конспирация с ними равнозначна провалу: ведь весть о том, что граф Кент напился в пабе с загадочным иностранцем [52] И входит айне кляйне нахт мужик, внося мордоворот в косоворотке. Кафе. Бульвар. Подруга на плече. Луна, что твой генсек в параличе. И. Бродский . , мигом облетит всю округу и возбудит местную прессу.

Большие пушки, большие корабли обожают шикарные рестораны, они пыхтят от важности, когда лисы-официанты, заискивающе улыбаясь, подносят к их сизым носам увесистые меню в алом сафьяне, они медленно читают и перечитывают, облизывая губы, уже мысленно пропуская по гремящему пищеводу вальдшнепов, они наконец торжественно заказывают и отворачиваются от официанта…

Как заказывай бутылку за бутылкой граф Солсбери! как выдерживал паузу, морщил лоб, дергал носом, как пробовал и отвергал и требовал открыть новую бутылку, ибо находил, что это — не шато-неф дю пап 1793 года, как указано на поросшей мхом этикетке, а всего лишь нюи сент-джордж 1815-го.

Как я смущался, бледнел и холодел, вслушиваясь в скандал, как трепетал я, когда он вызывал хозяина ресторана и отчитывал его за подлог и требовал его лично опробовать бутылку шато-неф дю папа, чтобы самому убедиться, что он торгует дерьмом 1815 года, когда, как всем хорошо известно, винный урожай во Франции был катастрофическим, в чем легко убедиться, хлебнув из бутылки.

«Сейчас хозяин вызовет полицию! — страдал я. — У меня спросят документы… узнают, что я — русский, все сопоставят. Ну и негодяй! И с ним теперь в этом ресторане нельзя появляться — запомнили на всю жизнь, и с другим человеком опасно— ведь и меня запомнили!»

С десяток таких случаев — и превращаешься в полного психопата. Конспирация и подозрительность заставляют говорить шепотом, ходить на цыпочках, постоянно выглядывать в окно (нет ли слежки?), весь вечер думать, правда ли, что соседу нужен был коробок спичек или он зашел, чтобы составить план квартиры для предстоящего негласного обыска.

Отставные разведчики с возрастом становятся мнительными, им кажется, что они по-прежнему в центре внимания, — уже после войны никому не нужный шеф германской разведки Шелленберг при виде приближавшейся жены садовника понизил голос и прошептал собеседнику: «Французы всегда использовали пожилых женщин как агентов».

Начинающий разведчик обычно далек даже от мысли хорошо выпить и пожрать, он экономит народные деньги — и я, дурак, в первые годы заказывал что подешевле и все норовил поинтенсивнее вести беседу, побольше выведать информации, мешая агентам жевать и глотать, и в тот момент, когда они покойно отправляли в рот кусок бифштекса, полив его соусом анжу, и подносили бокал ко рту, вламывался скрипучим буфетом в музыкальное чавканье с планами подрыва бактериологической лаборатории в Портоне или создания нелегальной группы на Канарских островах.

Стыжусь, но из-за моей бестактной навязчивости граф Солсбери чуть не проглотил улитку вместе с раковиной и не умер, как любовница графа Лаперуза, подавившаяся портретом своего любовника, который она проглотила в момент экстаза, — сравнение, конечно, не выдерживает критики.