Эдуард Коридоров - 40 градусов

Я поманил пальцем нашего преданного графомана. Он вприпрыжку понесся навстречу.

– А мне сказали – вы переехали! – затараторил он. – Я туда – а вас нет, я сюда – а вы здесь!

Дорохов пихнул меня локтем: сумасшедший, непрерывно тараторя, уже лез в свой портфельчик, нашаривал в нем очередное сочинение. Этого допускать нельзя, подсказывал опыт, иначе придется битый час обсуждать с автором все его идиотские абзацы и фразы. Коллеги это понимали и с замиранием сердца следили за развитием событий.

Выследивший нас графоман помешан был на истории подводного флота страны. Он знал все круглые и некруглые даты героев-подводников. Как только дата подходила, он переписывал из энциклопедии соответствующую статью и тащил ее нам.

– Подводник? – сурово спросил я сумасшедшего, кивая на портфельчик.

Тот еще активнее залебезил, забормотал, засуетился и через секунду робко тыкал мне в грудь пачкой густо исписанных листков.

– Мы возьмем, – сказал я. – Возьмем, если вы поднимите все вот это вот к нам, на пятый этаж.

Сумасшедший бегло, без интереса бросил взгляд на придавившие нас надгробия. Ни страдания, ни сомнения, ни возмущения – ничего этого не отразилось на его физиономии. Он осекся на полуслове и тут же испарился.

– А что, хороший способ давать им от ворот поворот, – грустно пошутил Джапаков. – Давайте оставим это барахло здесь, чтоб шизофреники боялись.

Мы закурили еще по одной. Нет, остатков сил не хватало, трясущиеся конечности отказывались брать и нести.

И вдруг возле пианино, стола и дивана материализовался герой-подводник в компании с еще несколькими редакционными сумасшедшими.

– А у них возьмете? – осведомился он.

– Возьмем и у них, – уверенно ответил я.

Тогда я впервые убедился в фантастических способностях умалишенных. Графоманы, все как на подбор, были низкорослыми, ледащими, убогими. Но ими двигало что-то, что было сильнее их. Диван буквально взлетел в воздух и поплыл вверх по лестнице.

Мы уже праздновали переезд, когда бригада добровольцев, отдуваясь, взгромоздила на пятый этаж пианино. Теперь добровольцы выстроились у стены, нянча рукописи, как роженицы – младенцев. Их красные лица лучились восторгом победы. Их позы были трогательны в своей торжественности.

Такое количество бреда невозможно было напечатать в ближайших номерах. Чтобы избавиться от чувства вины, я отвел графоманов в отдельный кабинет и там выпил с ними бутылку водки. За выпивкой мы подробно обсудили все их творческие пунктики. Принесенные материалы прозвучали в авторском исполнении, некоторые – неоднократно. Это, вкупе с ожиданием главного счастья, тоже стало частичкой их праздника.

Статейки были мало-помалу опубликованы. Сумасшедшие продолжали являться, уточняли, когда же, наконец, напечатаем, кротко упрекали за долгие проволочки.

Но ни один из них не напомнил нам, нарушителям обещаний, о своих геракловых подвигах.

Знакомые сбагрили мне любознательного немца Руди. Он приехал изучать архитектуру советских городов. Я не мог отвертеться. Все знали, что я свободно общаюсь по-немецки.

Руди оказался классическим, правильным немцем, адептом пунктуальности и порядка. Каждый божий день точно в оговоренный час он ждал меня в назначенном месте с рюкзачком за плечами и с фотоаппаратом в руках.

– Привет, Руди! – бурчал я, мучительно, как оно часто бывает с утра, вспоминая чужие слова. – Надеюсь, ты хорошо отдохнуть?

– Хорошо! – лучезарно улыбался немец. – Мы можем работать!

– Никакая работа не волк, – назидательно формулировал я. – Она не бегает в лесу.

Руди обладал феноменальной работоспособностью. Он как заведенный, без перерыва на обед, носился по городу и щелкал фотоаппаратом. И задавал тысячу вопросов, как будто я призван был знать историю каждого здания, год его появления на этой улице и характеристики стройматериалов.

Ему действительно интересно было у нас в городе. Полным ходом шла повальная замена утлых исторических особнячков на стеклобетонный новострой. Центр города умирал в муках. Хозяева жизни рушили купеческие подворья, выстроенные когда-то с любовью, тщанием и знанием дела, и возводили узкоплечие высоченные офисные бараки. Им предстояло плыть дальше, к потомкам. Руди очень удивлялся, как горожане позволяют сносить памятники старины.

– Это же слишком дорого, слишком неразумно, – говорил прагматичный немец, поднимая брови. – Город теряет лицо. Теперь для туристов нужно будет строить что-то другое.

– Построят, – успокаивал я его. – Диснейленд, аквапарк, гипермаркеты.

– Но это уже есть в других городах, – не унимался Руди.

– Ну вот, а теперь и у нас будет.

Три дня пролетели как одна минута. Я махнул рукой на приличия и хмуро плелся за немцем, не утруждая себя развернутыми ответами на его реплики. Солнце пекло так, что я на 90% состоял теперь из ноющих потрохов и неприязни к трудолюбивому гостю.

– Руди, – время от времени взывал я. – Не хочешь ли ты мочить горло?

– Надо закончить нашу работу, – приветливо откликался Руди. – Не следует откладывать на завтра то, что стоит в планах на сегодняшний день.

Я чертыхался, кусал губы, локти и боролся с желанием укусить немца за его веснушчатый нос. Ничего нельзя было поделать. Отщелкав очередные руины, Руди задирал нос к небу, втягивал воздух, между делом ловил в кадр мою мрачную физиономию и радостной гончей устремлялся в новом направлении.

– Теперь мы закончили, – объявил наконец он. – Работа сделана. Мы должны это немного отпраздновать.

К тому времени внутри меня крутились самумы, поднимая тучи песка. Я провел горячим языком по растрескавшимся губам и ринулся к киоску. Затем, получив восемь бутылок ледяного пива, устремился к парку. Теперь уже Руди встревоженно семенил за мной, придерживая болтающийся фотоаппарат.

Я смог дать немцу какие-то объяснения не раньше чем выпил две бутылки пива. Руди тоже боязливо, оглядываясь по сторонам, сосал пиво из горлышка.

– Русская традиция, – прохрипел я, отдуваясь. – Мы любим пиво на свежий воздух. Из этого тело получает большую радость. Здесь мы будем делать наш маленький праздник.

– У нас не будет неприятностей с полицией? – спросил Руди.

– Ты должен быть всегда спокойным, пожалуйста, – сказал я. – Наша полиция сама охотно любит пить пиво через парк.

Руди послушно расслабился, и в нем сразу взыграло национальное самосознание. Он принялся вливать в себя пиво, как в бездонную бочку. Я не мог за ним угнаться.

– Хорошо, – сказал он, – отдыхать в парке. Здесь легко дышится, и можно выпить очень много пива.

– Да, можно, – благодушно согласился я.

– Однако, скоро нужно будет идти в туалет, – продолжал Руди. – Скажи, пожалуйста, где он находится?